Ноябрь того же года. Ровно семь лет со дня смерти Брежнева. Националисты отмечают День советской милиции штурмом здания Министерства внутренних дел в самом центре Кишинева. Вокруг толпы зевак то приближающиеся, то разбегающиеся в стороны, когда защищающий здание ОМОН с дубинками и щитами наперевес бросается в атаку на боевиков. Движение ни по проспекту Ленина, ни по пересекающим его улицам не остановлено. Из потрепанного грузовика сборки Горьковского автозавода, остановившегося перед светофором, высовывается тщедушный молдаванин и начинает по-русски, с акцентом, кричать омоновцам: «Бандиты! Головорезы!». Причем кричал совершенно искренне. Странное представление о бандитизме развилось в народе благодаря горбачевщине. Как ответ из толпы зевак далекий крик: «Милиция, ребята! А ну дайте нацистам оторваться!». От былого гражданского согласия нет и следа. Но омоновцы отходят. Утомленные киданием камней и прутьев боевики тоже временно оттягиваются за углы и в задние дворы, где специально для возбуждения их пыла стоят бочки с бесплатным вином. Одну из этих «наливаек» я вижу совершенно ясно. Начинает темнеть, и я возвращаюсь домой. Уже затемно слышу, как начинают хлопать выстрелы.
Лето 1990-го. После долгого перерыва опять попадаю на отдых в Сергеевку. Я потрясен. Вместо прежней чистоты — неухоженный, грязный поселок. Разбитые статуи на облысевших клумбах. Мертвое, разве что не воняющее море. Куда ты катишься, страна моего детства? Вообще, резко отрицательный год. В Молдавии появляется такое чудо, как карточки на одежду, обувь, мыло, сигареты. Начинается инфляция. Националисты активно используют для своей пропаганды эти признаки экономического развала. К осени они фактически захватывают власть. Если бы я тогда понимал! Вместо пустых слов можно было прожить это время по-другому. Как вместо пустой болтовни и сдержанности, к которой отовсюду призывали нас, нужно было дело! Советская молодежь стала жертвой разобщения и обмана. И стыдно оттого, что поздно это понято, что за сегодняшний ужас я наравне со всеми несу свою долю ответственности. Пусть эта доля меньше, чем у секретарей и министров, но она есть! Ничем ее не оправдать, не переложить на Бога, в которого я не верю. Поэтому я здесь и, как меня ни дергает и ни трясет, об этом не жалею!
Вылезаю обратно во двор и натыкаюсь на Достоевского, который тоже места себе не находит. За неимением лучшего компаньона он останавливает на мне свой ищущий взгляд.
— Может, на Первомайскую, к «дому Павлова»[42] сходим?
— Давай, сходим, — соглашаюсь я.