Тищенко отворачивается от ядовитой улыбки Приходько и смотрит на меня. Я показываю ему взглядом в окно, потом мотаю из стороны в сторону головой — «Ая-яй!» — и презрительно сплевываю. В его глазах мелькает ненависть, но он молчит и отворачивается. Молчи, молчи, сука, а то ведь спрошу при всех о протоколе допроса и поддельных водительских правах, куда они делись?!
— У кого детей нет, те и пойдут! — басит из угла Горобец.
Вот какая у них спасительная идея созрела! То-то Тищенко на меня взгляд кидал. У вас сразу идея, а у Тяти, к примеру, дочки нет или он умственно убогий, что у него не возникло сразу же такой хорошей идеи? Решаю, несмотря на молодость, открыть рот.
— Успокойтесь, — говорю, — многодетные и незаменимые, добровольцы без вас найдутся!
Выхожу из кабинета. Со мной выходит подписавший свои бумаги Приходько.
— Ишь ты, орел! — зло басит вслед Горобец.
— Что, решил добровольцем пойти? — улыбаясь, спрашивает Владимир.
— Да, решил!
— Романтики захотелось?
— Причем здесь романтика? По-другому не могу. А ты?
— Я — нет. Не вижу, кого и что защищать. Союз уже не вернешь, так за Тищенко воевать, что ли? Что политики, что граждане — одно «гэ»! От войны и разрухи всем только хуже будет. Я так думаю.
— А ты националистов вблизи видел?! Кто-кто, а они, если победят, разруху обеспечат!
Приходько поворачивает свою большую голову и смотрит мне в глаза.
— Не один ли черт? Сегодня одна муть, завтра — другая.
— Нет, не один!
— Эх, романтик ты, говорю тебе!
Не вдаваясь в выяснение того, что Приходько хотел сказать словом «романтик», иду к Вербинскому. У меня нет антипатии к Приходько. Он неплохой товарищ и совсем не трус. Просто он по своему цинично-рассудительному характеру так решил. Выяснять у него мотивы с его-то нелюбовью к разговорам просто невозможно. Не скажет. Он из тех следователей со стажем, которые считают: никому ничего не надо объяснять. Люди все равно друг друга понять не способны. Они либо интуитивно, по чувствам близки, верят друг другу, либо нет. За пределами этой не так уж часто встречающейся близости, а тем более в публичных отношениях между людьми только эгоизм, алчность, лень, страх и ложь. Поэтому никого не надо уговаривать, никому не надо себя открывать. К другим надо просто пунктуально и единообразно применять закон, который большинство наших сограждан понимают вовсе не как право, не как некий справедливый общественный договор (вот галимая выдумка ученых фантазеров), а просто как палку. Поработав полгода следователем, я, ей-богу, начал его понимать. Как начинаешь говорить с нашими гражданами, они чаще всего вместо одной маленькой правды отмалчиваются, отвираются до последнего. Как напомнишь такому фуфлу про его совесть или о гражданских обязанностях, оно еще и прыгает, чтобы его не учили, не совестили. «А моя хата все равно с краю!» Никакого уважения к чужому горю, по поводу которого как раз следствие идет! Вымотаешься до последнего, выведешь на чистую воду и диву даешься! Ну зачем же ты, скотина, врал? Ведь не было к тебе претензий! Сколько времени и нервов испохабил! А все почему? Потому что такой мудак бессовестный оказался, которому бесполезно не только закон, но и простую мораль объяснять, которой папа с мамой должны были научить с пеленок! Только напугать и изобличить можно!