С маленькими домами как-то проще. Но каждая пятиэтажка отнимает несколько лишних минут. Перед каждым новым проездом, у каждого угла — короткая остановка, оглядывание дворов и крыш. И надо успевать за Сержем, который задает бешеный темп. Вокруг жилые дома, дворы, лавочки… Чистый, без следов боя, район. Начинают шевелиться жители, во дворах все больше людей. Тащат сумки, чемоданы, скарб, со страхом вслушиваются в щелканье выстрелов и стрекот очередей у ГОПа и еще дальше, где-то на окраинах. На глазах у них шнырять и выглядывать из-за углов с автоматами кажется как-то неприлично. Чувствую, опять начал выпадать из обстановки. Внутри какое-то раздвоение: не то воюем, не то играем в войну… Кого-то мы пугаем, кто-то наоборот стремиться что-то у нас спросить. От этого, несмотря на мои отчаянные попытки командовать, движение замедляется. Вскоре оно утрачивает большую часть признаков военной осторожности. Чувствуется, что еще немного — и отсюда на Тирасполь хлынет лавина перепуганных насмерть беженцев. Надо быстрее, как и сказал взводный, идти к назначенному месту и занимать отдельные дома! Другое просто бессмысленно! Через полчаса даже простое передвижение может стать почти невозможным, а с наступлением темноты жидкие цепочки наступающих окончательно потеряются в этих улицах и дворах…
Из очередного двора навстречу нам выходят несколько женщин с детьми, старик тянет тяжело нагруженную тачку-котомку на колесиках. Такие тачки, ставшие обычными в обиходе мелких торговцев-челноков в Украине называют «кравчучками», у нас в Молдавии — «снегурочками»,[47] а в России — там я не знаю как. Женщины шарахаются в сторону, но тут же узнают, что мы свои.
— Наши мальчики! — бросаются они к нам. — Вы здесь?! Что делается-то, что будет?! Куда нам? Говорят, мосты взорвали!
— Не взорвали. Пушечная стрельба шла, она для мостов неопасна.
— Боже, ночь-то какая страшная была! И два часа назад такой грохот снова был, такой грохот! Потом тише, мы бежать собрались, а рядом снова бу-бух!
— Румыны в округе есть? — спрашивает подошедший сзади Гуменюк.
Женщины косятся на него. С трубой гранатомета он выглядит особенно воинственно. Старик топчется рядом. Он, видно, глуховат и при каждой фразе вытягивает шею. На руках у одной из женщин маленькая девочка с большими испуганными глазами на замурзанном личике. Наверное, плакала и забыли умыть. Другая девочка, постарше, застенчиво жмется к матери. Тятя с грустной улыбкой гладит ее по голове.
— Нет, не видели. Они ночью по улицам ездили, стреляли. У соседей наших из пушки стену пробило. А во дворах чужих людей не слышно было и утром не видно… Нет их здесь.