Или, может, идеолога этого умственного паралича — Солженицына начитались? Да у него фамилия говорящая! ГУЛАГ он бойко описал. Но мысли, почему так в нашей истории вышло, как народная власть дошла до озверения, в своих книжонках не вывел! Вместо этого развез по страницам сплошную рвоту с желчью. Обобщил: все красные — сволочи и все в говне! Откуда тогда эти красные тысячами поднимались? Из генетических отклонений? Это и есть литературная ценность? Начинаешь биографию этого страдальца читать, оказывается, он ГУЛАГа в глаза не видел. Свой срок мотал в подмосковных «шарашках» да в ссылке работал учителем в Южном Казахстане, в то время как народ по комсомольским путевкам мчался в морозную Сибирь. А где он в сорок первом и сорок втором был, когда фрицы на Москву и Сталинград перли? На фронте? Как бы не так, бронь у него была студенческая, здоровьишко по справочкам плохонькое! По тылам и училищам кочевал. В действующую армию попал после Курска в сорок третьем, и опять не на передовую. Пока другие в атаки ходили, он тыловые учения обеспечивал, в отпуска ездил, жена к нему в часть приезжала. Курортник… Так он и такой службы не сдюжил, на тыловой офицерской должности катал кляузы, чтоб вылететь из армии по неблагонадежности. Тут трагедия всей его жизни и случилась — в «шарашке» оказалось не лучше, чем во фронтовом тылу! Проклятые красные не дали себя обмануть! Не сделал для своей родной страны ни на копейку, зато озлобился, будто она ему за пролитую мочу и помаранную бумагу что-то была должна… А здоровье ему потом ни литературную премию получить, ни в Америке хорошо устроиться не помешало. Схоронился там и столько уже прожил, конь, несмотря на все свои болячки и потрясения, сколько мы все вместе не протянем!
— Тихо, тихо, чего взъерепенился? — Тятя, улыбаясь, отмахивается от меня рукой. — Платочком помахать! Сказал, тоже! Да мы с Федей, чтоб вернуть те двадцать лет, что были до Горби, и водку по четыре рубля, все мулье отсюда до самой границы в рукопашную погоним! Правда, Федя?
— Ага! Наливай!
Вместо меня встает Семзенис и наливает рюмки.
— Значит, — говорит он, — ты, должно быть, социалист. С коммунистами не согласный, но это тебе не мешает ненавидеть демократов. Так? Но скажи мне тогда, где же находится у тебя грань неприятия одного и отрицания другого? По какому принципу позицию строишь? Если нет такого принципа, это ведь будет уже не социализм, а центризм — метание между крайностями!
— Верно, Витовт! В крайностях правды всегда было мало. За что любить коммунистов? За то, что в погоне за своей идеей искорежили страну? Или за то, что не стали искать своих ошибок, отделались оправданиями о культе личности и продолжили совершать несуразности, все больше живя только для себя? И когда такая жизнь понравилась, первыми, во главе с Горби, стали повторять западную пропаганду, которую тамошние умники десятилетиями готовили в расчете на распад СССР? Развалили страну и бросили свою былую идею, как крысы тонущий корабль… В сто раз хуже крыс, потому что те просто спасают свою жизнь, а этих автогеном от штурвала не отваришь, ведут драку за лакомые обломки… А за что мне любить антикоммунистов? За то, что до сих пор пускают сопли по Николаше, который завел страну в проигранные войны и анархию? Или за то, что по своей непримиримости к красным они кинулись топтать родную землю вместе с интервентами и фашистами?