Суздальцев вдруг остро почувствовал, что операция, которую он проводил, близка к провалу. Противник его обыгрывает. Отвлекает внимание на ложные цели, заставляет тратить драгоценное время. Уводит, как птица, притворяясь подранком, уводит охотника от гнезда. Пока он допрашивает двух упрямых афганцев, прослушивает радиоперехваты, летает на досмотры в пустыню, «стингеры» окольными путями и безвестными тропами движутся на север к Герату. И завтрашний день, как и прежде, не принесет результатов.
— Смерть, она любит, когда с ней шутят. Она ведь большая шутница. — Свиристель улыбался, прикрывая глаза выпуклыми дрожащими веками. — С ней поиграть можно в кошки-мышки, казаки-разбойники или в «русскую рулетку». Как раньше офицеры — забивали пулю в барабан револьвера, крутили и подставляли к виску. Повезет — не повезет. Хорошая игра, офицерская, смерти очень нравилась.
— Слава богу, у вас револьверов нет, — Вероника, пугаясь, смотрела на его дрожащие веки, под которыми что-то мерцало, переливалось, рыжее, беспощадное и шальное. — Теперь-то вам нечего к виску приставлять.
— Револьверов нет, а часы есть, — Свиристель оголил запястье, на котором блестели часы, — «сейка», в золоченом облупленном корпусе. — Можно со смертью в часы поиграть.
— Это как? — загорелся Файзулин, глядя на свои тяжелые, командирские, с фосфорным циферблатом часы. — Это как же играть-то?
— Смотри! Часы, они где? Там, где пульс, где частота сердца. — Свиристель выгибал запястье, перехваченное наборным браслетом, под которым синели вены и натягивались жилы. — Значит, часы показывают не просто время, а время твоей жизни, твое личное время, а, значит, и время твоей смерти. — Он с упоением смотрел на пульсирующий бег секундной стрелки, словно засекал мгновение собственной гибели. — В твоих часах твоя жизнь и твоя смерть. В моих — моя. У Петра Андреевича — его. У Вероники — ее. Если мы часы кинем в шапку, а потом станем вытаскивать, какие кому достанутся, то мы поменяемся жизнями, поменяемся судьбами и смертями. Например, моя смерть к тебе перейдет. Его к тебе. Ее — ко мне.
— Здорово придумано, — восхитился Файззулин. — Значит, я могу твою смерть на себя взять? Я готов.
— Глупости, — испуганно возразила Вероника, — это все равно, что смерть за ушами щекотать. Она, как кошка, спит, спит, а потом как вцепится.
— Ну и ладно, — все больше загорался Файззулин. — То она нас мучает, а то мы ее помучаем. Поморочим ее.
— Так что, сыграем? — крутился на стуле Свиристель, трепеща хохолком.
— Я готов.
— А вы как, Петр Андреевич?