Я тогда не знал, чего ищет брат Вильгельм, по правде говоря — не знаю и сейчас. Допускаю, что и сам он того не знал, а движим был единственной страстью — к истине, и страдал от единственного опасения — неотступного, как я видел, — что истина не то, чем кажется в данный миг.
Умберто Эко. «Имя розы»
4
В монастырском саду — тихо и пусто. Полдень постепенно истекает медовыми лучами, наливается предзакатной глубиной — но двоих законников, кажется, бег времени мало заботит. У них сейчас есть дела поважней.
— Так значит, это твое окончательное решение, — не спрашивает — утверждает крупный, широкоплечий мужчина, повадками и взглядом похожий на матерого волка. Сказавши это, он замолкает и какое-то время глядит вдаль, превратившись в подобие статуи: ни единого движения мысли, ни тени чувств не отражается на его лице.
Обэрто смиренно ждет, стоя позади и рассеянно изучая узор складок на одеждах падре Тимотео.
— Почему? — тихо спрашивает наставник. — Изволь объясниться.
Обэрто склоняет голову:
— Я утратил веру, отче.
— Ты не веруешь больше в Господа нашего?!..
— Я больше не верю в то, что все решается обращением к законам. Справедливость… это не просто наказание виновных. Непогрешимых нет или почти нет, а степень вины каждого… кто способен определить ее, кроме Создателя? Я не считаю себя вправе судить. Карать — тем более.
— Вот, значит, как, — не оборачиваясь, говорит падре Тимотео. — Ты усомнился в чистоте рук и помыслов братьев по ордену.
— Нет, отче. Это ведь я ухожу, я. И усомнился я только в самом себе.
— Не только, — сурово поправляет его наставник. — Ты усомнился в своих учителях, ведь это они доверили тебе быть законником, мечом карающим в руце Его! — голос падре становится громче, на последних словах он уже гремит, полный гнева и горечи. — Ты усомнился во всех нас, кто ежедневно и еженощно — ежечасно! — стоит на страже порядка. Напомню, если дни, проведенные вне стен обители, выветрили это из твоей памяти: наша обязанность — беспокоиться не о простых нарушениях закона, но о преступлениях, совершенных с применением сверхъестественных способностей, каковыми Господь наш отмечает лишь немногих, в знак предрасположенности Своей или же как испытание. И когда отмеченный даром обращает его во вред — тем самым совершается преступление во много раз худшее, нежели обычные. И что же, по-твоему, это несправедливо — наказывать столь явных преступников?
— В большинстве случаев — справедливо, однако…
Наставник наконец повернулся — плавно, всем корпусом, как волк, услышавший вдалеке хруст ветки под чьей-то ногой.