Пандора вздрогнула. Неужели в этом раю не все так замечательно, как это может показаться сначала?
Постепенно благодаря хижине Бена (и, в частности, уютному гамаку, висевшему на крыльце), ее жизнь на острове стала приобретать черты некоей упорядоченности и целенаправленности. Крошечная хижина из досок, построенная когда-то дедом Бена, располагалась на южной оконечности острова. Веранда выходила на море, удачно огороженное дугообразной стеной рифа, а потому всегда остававшееся прозрачным и спокойным. Эта хижина превратилась для Пандоры в святое место. Чистоту в своем жилище Бен поддерживал идеальную; он и в этом не походил на грязнулю Ричарда. Хижина как будто светилась, исполненная гордости. Все ее уголки были надраены до блеска, а посредине красовалась коллекция раковин, собранных Беном на морском дне. Пахло в хижине свежим жасмином и цветами, которые бабушка Бена приносила ему.
Пандора лежала в гамаке, натянутом между двумя обрамлявшими крыльцо хижины столбами, и лениво покачивала ногой. В горячем воздухе не чувствовалось и намека на ветер. Был час дня, безоблачного и безветренного дня. Птицы молчали, скрываясь от зноя в тени пальмовых ветвей или многочисленных норах на поверхности вулканических скал. Всю эту неделю Бен работал по найму, что-то делал для Министерства общественных работ. Каждый день Пандора давала ему с собой что-нибудь перекусить, обычно это были сахарные бананы, домашние булочки и соленая говядина.
Пандора не замечала, что ее волосы сбились в бесформенную массу мокрых завитушек. Она рисовала в своем воображении картины того, как Бен вместе с остальной бригадой сидит на корточках где-нибудь в тени великолепных деревьев, называвшихся здесь «гордость Ямайки», под их зелено-голубыми огромными листьями, с трудом удерживающими разбросанные по ветвям тяжелые ярко-красные цветы. Часто ветви «гордости Ямайки», росшей у дороги рядом с хижиной Бена, склонялись над ней так низко, что дарили Пандоре, расположившейся в раскаленном на солнце гамаке, мгновения блаженной тени и прохлады.
Она только что провела с Беном тихий счастливый уик-энд и теперь, предоставленная самой себе, начала вдруг понимать, что ее прежнее калейдоскопическое существование уходит в прошлое, болезненные воспоминания пережитого отступают. Она более не вздрагивала и не затаивала дыхание при первом незнакомом звуке. Даже Бен заметил перемены.
— Теперь-то ты улыбаешься, как надо, широко и без оглядки, — сказал он ей как-то, гладя пальцами ее лоб и скулы и чувствуя каждый шрам от побоев Нормана. Бен осторожно прильнул к ней всем телом.