Лирика (Фет) - страница 40

* * *
Я жду... Соловьиное эхо
Несется с блестящей реки,
Трава при луне в бриллиантах,
На тмине горят светляки.
Я жду... Темно-синее небо
И в мелких и в крупных звездах,
Я слышу биение сердца
И трепет в руках и в ногах.
Я жду... Вот повеяло с юга;
Тепло мне стоять и идти;
Звезда покатилась на запад...
Прости, золотая, прости!

<<1842 >>

* * *
Здравствуй! тысячу раз мой привет тебе, ночь!
Опять и опять я люблю тебя,
Тихая, теплая,
Серебром окаймленная!
Робко, свечу потушив, подхожу я к окну...
Меня не видать, зато сам я все вижу...
Дождусь, непременно дождусь:
Калитка вздрогнет, растворяясь,
Цветы, закачавшись, сильнее запахнут, и долго,
Долго при месяце будет мелькать покрывало.

<<1842 >>

* * *
Друг мой, бессильны слова, – одни поцелуи
всесильны...
Правда, в записках твоих весело мне наблюдать,
Как прилив и отлив мыслей и чувства мешают
Ручке твоей поверять то и другое листку;
Правда, и сам я пишу стихи, покоряясь богине, –
Много и рифм у меня, много размеров живых...
Но меж ними люблю я рифмы взаимных лобзаний,
С нежной цезурою уст, с вольным размером любви.

<<1842 >>

О ПОЦЕЛУЕ [6]

Значение каждой вещи обусловлено местом, занимаемым ею в цепи причинности, будет ли последняя состоять из умственных оснований или материальных причин. Не зная условий, при которых делается вопрос, невозможно знать, на что ответить. Что касается до нас лично, то, не зная ответа, мы неспособны скрывать наше незнание, а тем более в виде искомого предмета преднамеренно подставлять его синоним: выставляя, например, в заглавии неразрешимый вопрос: что такое жизнь – сводить дело на то, что мировая жизнь, заключая в своей божественной непостижимости в числе прочего и нас, не стоит никакого внимания и не есть жизнь, которая сводится в конце концов на людское житие, т.е. человеческие деяния на поприще этики.

На вопрос о поцелуе, представляющем одно из крупных явлений жизни, невозможно отвечать, не заговорив о самой жизни. Отвечая на него, мы боимся не тех, которые, правильно поняв наши слова, будут бранить нас, а скорее тех, которые, не поняв сказанного, способны нас хвалить.

Прибегая для краткости к сравнению, представим себе жизнь мироздания в виде цветущей и доступной нашим чувствам долины, с одной стороны, и с другой – в виде недоступной взорам горной вершины, теряющейся в облаках. Невзирая на такую недоступность, мы знаем несомненно, что с этих невидимых вершин нисходит к нам живительная влага, без которой жизнь в долине невозможна. И насколько нам показалось бы нелепым утверждение, что водопады беспричинно сами собой порождаются на уступах, с которых падают, настолько же неосновательно кажется нам сказать про те или другие явления, что они, не истекая из трансцендентального мира, возникают сами собою. Но, проникнув в храмину основных причин, т.е. творчества мировой воли, не позволим себе бессмысленного вопроса: почему эта воля хочет в данном случае того, а не другого? Если эта воля, осуществляясь всюду, даже в мире неорганическом, желает бытия, то на самой границе органического мира она уже к желанию бытия присоединяет желание воспроизведения себя в потомстве. Мы не только напрямик отказываемся отвечать, почему воля хочет того или другого, но отказываемся даже понимать и то, что, несомненно, происходит у нас перед глазами. Ибо сплошь да рядом происходит не только невероятное, но логически невозможное. Прибегайте к какой угодно диалектике, но – яйцо содержит не только будущую курицу или петуха, но и бесконечный ряд их потомств. Другими словами, тесно ограниченная скорлупа содержит в себе безграничный ряд птичьих поколений, что представляет логическое противоречие. Как бы то ни было, стремление к воспроизведению себе подобных резко отличает органический мир от неорганического, и сближение полов между собою есть путь, избранный природою для своей главной цели. Неотразимую прелесть, какою она окружила акт сближения и взаимного проникновения, Шопенгауэр называет преднамеренным обманом, без которого никто добровольно не взвалил бы на себя нередко непосильной семейной обузы. Мужчина, в первый раз инстинктивно потянувший себя за ус при виде незнакомой ему девушки, и девушка, прошедшая мимо него с опущенными глазами, уже стали на двух концах лестницы сближения; они еще сильнее его почувствуют, связанные друг с другом лентою, изображающею в котильоне вожжи; еще сильнее будет сближение, когда, отбросивши вожжи, он в вальсе обхватит ее талию, хотя бы и затянутую в корсет. Но болезненно возрастающий жар, не утоляясь новою степенью сближения, требует еще большего и инстинктивно находит его в поцелуе. Инстинкт в выборе своем непогрешим; невозможно придумать более наглядного и осязательного сближения, чем сближение жаждущих друг друга уст.