— Спи, донюшка, — донесся издалека женский голос. — Вот я тебя толстиной укрою.
— Мамо, а как же нам тут жити? — Чуть слышен был голос девочки, я весь ушел в слух. — Завыть водой залита… кругом вода…
— Зато нас Батый не зрит. Очеса ему залило.
— Пошто он хощет нас убити?
Слабый звук покрыл голоса — будто плеснула вода. А потом:
— …Не нашего роду-племени. И веры другой. Донька, ты ясти хощешь? Вот тюрю сделаю…
— Другой веры — так убивати надобно?
— Ты глуха еси? Рече, тюрю сделаю.
— Не хощу тюрю. Ту́порва жили, про Батыя не слыхива. Откуда он приидоша?
— Аз не ведаю…
Я слушал, затаив дыхание, этот бесконечно далекий разговор, прерываемый слабым плеском — либо, может быть, гулом моей крови?
— Пошто тятя нейдет?
— Нейдет, понеже он кормщик на шняке… Сама ведаешь… Вниз по Волге поплыша…
Голос женщины прервался. Я опустился пониже, чтобы не упустить захвативший меня разговор. Обдало глубинным холодом. Опять заложило уши. А когда, судорожно глотая, я освободился от подводной глухоты, то сразу услышал:
— Не плачь, донька.
И плачущий детский голос:
— Не прииде тятя… Несть инако, мамо… Ты же затаила, не хощешь сказати… Батый тятю убил…
— Не плачь… не плачь, донюшка…
Плеск, плеск воды. Или кровь в ушах шумит?
Вдруг я вспомнил: время под водой течет незаметно. Взглянул на манометр — воздух на исходе…
Кончился, кончился воздух… Я рванулся вверх, загребая руками, отталкиваясь ластами… Кажется, вода светлеет… Но вдох не получается — нет воздуха в баллонах… Нельзя без вдоха… О-о…
— Олег! Олег! — слышу сквозь багровое беспамятство.
Где я? Что со мной? Живой ли?..
Отчаянный крик — «Оле-ег! Не умирай!» — заставляет меня открыть глаза.
По колено в прибойной пенной воде стоял Сережа и кричал, руки ко мне простирая:
— Оле-е-ег!
Обхватив меня одной рукой, а другой загребая, плыл к берегу Вадим. Толкал меня перед собой. Громко отфыркивался у моего уха. Невнятно бормотал. Материл меня.
Глотая воздух, я упал лицом на плоскую скалу. Вадим, с помощью Сережи, подтащил меня повыше. И, стянув с головы свою голубую резиновую шапочку, бурно дыша, повалился рядом со мной.
Было неудобно лежать грудью на гофрированном шланге, идущем от ненужного теперь загубника к заспинным баллонам. Я приподнялся. Сел. Сказал Сереже:
— Не ори. Живой я. Помоги снять баллоны.
Руки плохо повиновались мне. Да и ноги. Такая навалилась усталость, что я еле тащился к дилижансу. Ветер внезапным порывом будто смел нас с мыса Маврикия.
Дилижанс трясся, лавируя среди деревьев. Вадим, в своей красной футболке с надписью на спине, призывающей «jump into adven ture» — прыгнуть в приключение — не переставал поносить, материть меня: