– Я его видел здесь, – признает любавичер, глядя на бобовера, как бы желая внушить тому, что бояться им нечего. – Видел я этого Фрэнка. Ну, может, разок-другой сыграл. Он в высшей степени талантливый шахматист.
– В сравнении с тобой, Фишкин, – вмешивается русский, – этот пацан просто Рауль Капабланка.
– Вы, – поворачивается Ландсман к русскому, – знали, что он наркоман. Откуда?
– Детектив Ландсман, – в голосе русского слышен упрек, чуть ли не обида, – вы меня не узнали?
Толчок – и вот он, выхвачен из подвалов памяти.
– Василий Шитновицер. – Не так уж и много лет прошло, около дюжины. Молодого еще русского он тогда арестовал за участие в торговле героином. Недавний иммигрант с судимостью, вышвырнутый хаосом в рухнувшей ТРР – Третьей Российской Республике. Человек с неправильным идишем и неправильным поведением, с до противности близко посаженными глазами. – Ну, вы-то меня сразу узнали.
– Вы симпатичный парень, – льстит Шитновицер. – И хваткий. Вас нелегко забыть.
– Он в Бутырке сидел, – информирует Ландсман Шемеца, имея в виду знаменитую московскую тюрягу. – Неплохой парень. Здесь в кафе наркотой приторговывал.
– Вы и Фрэнка героином снабжали? – сходу спрашивает Берко.
– От дел отошел, – сухо отрезает Василий Шитновицер. – Шестьдесят четыре федеральных месяца в федеральном Элленсбурге, Вашингтон. Бутырка детским садом покажется. Хватит, завязал, детективы, верное дело. А если бы и не завязал, то уж Фрэнку бы не втюхал ни дозы, честно. Я, может, псих, но не полный идиот.
Ландсман чувствует толчок и занос от схваченных тормозами колес. Наезд!
– Почему? – Голос мудрого и доброго Берко. – Почему продать дозу Фрэнку не просто преступно, но и прямой идиотизм, мистер Шитновицер?
Негромкий щелчок, слегка глуховатый, как будто в закрытом рту клацнули зубные протезы. Велвел опрокинул своего короля на доску.
– Сдаюсь. – Он снимает очки, сует их в карман, встает. Он забыл о важной встрече. Ему пора на работу. Мать взывает к нему на парапсихической волне, зарезервированной федеральным правительством для заботливых еврейских матерей, приглашающих сыновей на очередную семейную трапезу.
– Присядь, – ласково бросает Берко, не оборачиваясь. Парень молча садится.
Внутренние органы и речевой аппарат Василия Шитновицера свела судорога. Так показалось внимательному взору Ландсмана.
– Bad mazei, – выдавливает он из себя наконец с каким-то паралитическим акцентом, не русским и не американским.
– Непруха? – переводит на язык приличных людей Ландсман. На физиономии детектива читаются сомнение и разочарование.