Баронштейн проводил их вниз, к придверным Рудашевским. Вверху под весом великого ребе жалобно скрипели доски пола, стучали трости и шаркали пивные бочки нижних конечностей. Семья ребе в другом конце дома ожидала его благословения.
Баронштейн открыл дверь эрзац-дома. Шмерль и Йоселе ввалились в холл в заснеженных шляпах, с заснеженными плечами, со снегом в зимних глазах. Задверные братья, кузены или братья-кузены вкупе с внутридверным вариантом образовали вершины треугольника: трехпалый кулак, в котором зажали Ландсмана и Берко.
Баронштейн придвинул свою узкую физиономию вплотную к Ландсману, так что тот отвернул нос подальше от букета помидоров, табака и сметаны, исходившего от рабби.
– Остров у нас невелик, – сказал Баронштейн. – Но на нем сотни мест, где кто угодно, даже знаменитый шамес, может затеряться без следа. Будьте осторожны, детективы. И доброй субботы вам обоим.
Нет, вы только гляньте на Ландсмана! Рубаха сбоку, пардон, выбилась из штанов, шляпа набекрень, пиджак на крюке пальца за плечом… За небесного цвета едальный билет уцепился, как утопающий за соломинку. Щетина скоро «черношляпной» бородою станет. Спина его убьет. По причинам, ему неведомым – а скорее – без причин – с полдесятого утра во рту ни грамма. Самый одинокий еврей Ситки, один-одинешенек в хромо кафельной пустыне кафетерия «Полярная звезда» в девять часов пополудни в пятницу, в пургу. Что-то темное, неотвратимое надвигается… точнее, сдвигается внутри, в его организме. Сотни тонн грязевой лавины поползли, поползли… Мысль о пище противна, даже о золотом лапшевнике, брильянте в короне кафетерия «Полярная звезда». Но что-то пора сожрать.
Конечно, Ландсман понимает, что он вовсе не самый одинокий еврей в округе Ситка. Он даже мысль такого рода презирает. Появление этой жалости к самому себе доказывает, что он вихрем ввинчивается в глубокий анус, ускоряя движение по вектору и углу. Дабы сопротивляться ускорению Кориолиса. Ландсман разработал три экспериментальные методики. Первая – работа, но работа уже официально признана несерьезной хохмочкой. Еще – алкоголь, который, правда, усугубляет вихревые процессы, но ему уже на это плевать. Наконец, что-нибудь съесть. Решившись на третий вариант, он волочет себя, синий едальныи билет и поднос к грандиозной леди Литвак за стеклом и прилавком – в сеточке на прическе, в полиэтиленовых перчатках и с металлической поварешкой. И сует ей поднос.
– Три блинчика с творогом, пожалуйста, – выдавливает он из себя, не желая ни вкуса, ни запаха этих блинчиков, не желая даже глянуть в меню, предлагает ли их сегодня заведение. – Как дела, миссис Неминцинер?