Несказанно прекрасна была та осень. Небо над Киевом было чистым, безоблачным, и по-летнему жарко пригревало солнышко. Только к вечеру подбиралась стужа, и на зеленоватом закатном небе загорались яркие звезды. Их очень много падало в тот сентябрь – ночами все небо прочерчено было сверкающими следами упавших звезд...
Возничего Эрик не взял, сам схватил поводья и, гикнув, помчался в родные пределы – в гости к матери. С того страшного дня, как узнал Эрик о смерти Лауры, не виделись они. Ирина приезжала, правда, чтоб проводить невестку, да Эрик не вышел к ней – затворился в опочивальне. Тогда только, словно почуяв что-то, выглянул в оконце и увидел мать. Как потерянная, ходила она по саду. Остановилась под кустом калины, что горел яркими, вызревшими уже ягодами, сорвала одну. Сморщилась – горька, знать, была ягода. И пошла какой-то новой, старческой походкой, скорбно склонив плечи.
Теперь Эрик ехал к ней. Все, о чем думал он, все, что перенес за время своего добровольного заточенья, свелось к одному: жизнь кончена. Не осталось в ней надежды и радости, ни капельки. Что ж, может, это и к лучшему. Был ведь когда-то и он, Эрик. Порадовался – и будет. А теперь одна у него заботушка – сын, Лаурой от него рожденный. В нем одном теперь счастье и радость.
Пока изживал свою муку, словно позабыл о сыне. Да и не позабыл вовсе, а просто места ему не было в сердце, наполненном страданиями. Теперь же жизнь свое взяла. Нужно ехать к матери – не зверь же она, не скроет, куда дела младенца. В том, что он жив, Эрик не сомневался.
За раздумьями словно и не заметил, как дорога привела к материнскому терему. Да и хорошо вышло, что так задумался, иначе бы беспременно припомнил, как первый раз и последний вез этим же путем Лауру. Какой же забавной была она тогда! Не Лаура последних недель их жизни – спокойная, уверенная, а испуганная девочка в роскошной шубе, ни языка, ни обычая здешнего не знавшая...
Эрик спешился, огляделся. Здесь все было вроде по-прежнему, да и не совсем. Старела мать, ее хозяйского догляду не хватало, чтоб следить за хозяйством. Забор покосился, свиньи бродят по саду, а выгнать некому. Из погребка выбежала босая девчонка, в подоле рубашонки – огурцы. Увидев разряженного господина, взвизгнула, сверкая грязными пятками, кинулась бежать. Гулко забухали в тереме двери, послышались голоса.
Ирина, услышав о приезде сына, выбежала на крыльцо простоволосая, в чем была. Как и он, многое за это время передумала, о многом жалела одинокими ночами. Вот, вроде бы, всем добра хотела, а что вышло? У сына с Мстиславой все одно жизнь не задалась, все на нее обижены. Придется ей, старухе, одиноко доживать свой век. Уж сама собиралась ехать к Эрику – каяться ему, предоставить ему сына Владимира...