Угрюмый грот (Сникет) - страница 79
— Каких?
— Я не очень-то их разглядывал. Несколько книг про войну, кажется, несколько романов. Меня больше интересовал атлас, и я не стал их смотреть, но, помню, подумал — с чего бы родители их спрятали? Потому они, наверное, так и разозлились: увидели атлас на подоконнике и поняли, что их секрет раскрыт.
— А потом ты рассмотрел книги?
— Не успел. Родители перепрятали их в другой тайник, и больше я этих книг не видел.
— Может быть, родители собирались рассказать нам про них позже, когда мы стали бы старше? — предположила Вайолет.
— Возможно. Но мы этого не узнаем. Книги сгорели.
Старшие Бодлеры посидели немножко молча, оглядывая буфет, а потом, не сговариваясь, залезли на деревянный стол, чтобы дотянуться до самых верхних полок. Они увидели небольшую стопку книг на такие скучные темы, как воспитание детей, правильное и неправильное питание, круговорот воды, но когда брат с сестрой сдвинули книги в сторону, то обнаружили то, что искали.
— Элизабет Бишоп[28], — прочла Вайолет, — Чарлз Симич[29], Сэмюэл Тейлор Колридж[30], Франц Райт[31], Дафни Готтлиб[32] — самые разные поэты.
— Ты почитай Томаса Элиота, — Клаус протянул сестре толстый пыльный том, — а я проработаю Льюиса Кэрролла. Лучше поскорее найти подлинные стихи и расшифровать послание.
— А я нашла кое-что еще. — И Вайолет протянула брату мятый бумажный квадратик. — Смотри.
Клаус взглянул. Это была фотография, выцветшая, помутневшая от времени. Четверо людей стояли близко друг к другу, как будто одна семья. В центре стоял крупный мужчина с длинными усами, загнутыми на концах наподобие скобок. Капитан Уиддершинс выглядел на снимке много моложе и гораздо веселее, чем теперь, когда с ним познакомились Бодлеры. Он смеялся и обнимал за плечи соседа, в котором Бодлеры узнали крюкастого, только на снимке у него были две нормальные руки — одну он положил на плечо капитану, а другую вытянул в сторону того, кто фотографировал. Тут он ещё не был взрослым, вы бы скорее назвали его юношей. По другую сторону от капитана стояла женщина, и она тоже смеялась, а на руках держала младенца в крошечных треугольных очках.
— Должно быть, это мать Фионы, — сказал Клаус, указывая на смеющуюся женщину.
— Смотри. — И Вайолет показала на стену, на фоне которой снималась семья. — Фотография сделана на борту «Квиквега». Вон край таблички с личной философией капитана — «Тот, кто колеблется, — пропал».
— А пропала почти вся семья, — тихо произнёс Клаус. — Фионина мама умерла. Брат примкнул к труппе Графа Олафа. И кто знает, куда девался отчим.
Клаус отложил снимок, раскрыл записную книжку и перевернул первые страницы, куда он в своё время приклеил другую старую фотографию. На ней тоже было четверо людей, правда, один отвернулся, так что нельзя было сказать, кто это. Второй был Жак Сникет, который, как известно, умер. А ещё двое были Бодлеры-родители. Клаус хранил снимок с тех пор, как дети нашли его в больнице, и глядел на него каждый день, всматриваясь в лица родителей и читая и перечитывая единственную напечатанную над снимком фразу: «Основываясь на фактах, обсуждаемых на странице девять, — гласила надпись над снимком, — эксперты подозревают, что в пожаре скорее всего уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно». Из-за этой фразы дети довольно долгое время считали, что и в самом деле кто-то из родителей жив, но сейчас они уже почти не верили в это. Вайолет и Клаус переводили взгляд с одной фотографии на другую и представляли себе то время, когда никто из этих людей не пропал и все были счастливы.