— Нe от них? То–то и есть, что от них! Было бы желание! Поглядели бы вы на протестантские ледники, вот уж где ни соринки. Возьмем хотя бы Ронский ледник, даром, что он достигает пятнадцати миль в длину и восьмисот футов в толщину! Будь этот ледник протестантским, разве у него такой был бы вид!
— Чепуху вы городите! Нy что бы они стали с ним делать?
— Побелили бы его! У них так положено!
Разумеется, я не поверил ни одному его слову, но предпочел промолчать: что точку спорить с ханжой! Про себя я даже усомнился: в протестантском ли кантоне Ронский ледник? Но так, как я и сам хорошенько не знал, то счел за лучшее не пререкаться с человеком, который и соврать не постесняется, лишь бы меня переспорить.
Милях в девяти от Сент–Николаса мы миновали мостик, перекинутый через бурный Висп, и подошли к длинной шаткой ограде, которая будто бы страховала путников от опасности свалиться в реку с отвесной стены в сорок футов высотой. Навстречу нам шло трое детей, восьмилетняя девочка бежала впереди. В нескольких шагах от нас она поскользнулась и упала, при этом ножка ее попала под ограду и на мгновение повисла над рекой. Мы оцепенели от ужаса, считая, что ей конец, так как берег здесь круто шел под уклон и она не могла спастись; но девочка ловко выкарабкалась из западни и, смеясь, побежала дальше.
Мы подошли к месту, где она упала, и увидели два длинных следа, которые ее ножки провели в жидкой грязи, прежде чем повиснуть в воздухе. Коли бы ничто ее не задержало на лету, девочка соскользнула бы на дно пропасти, ударилась бы о прибрежную скалу, и поток подхватил бы ее тело и понес бы его, швыряя о торчащие из воды валуны, и в две минуты превратил бы в бесформенный ком. Мы чуть не оказались свидетелями ее гибели.
И тут ярко проявился невозможный характер Гарриса и его закоренелый эгоизм. Этот человек думает только о себе. Битый час он толковал о том, как он счастлив, что девочка уцелела. Первый раз вижу такого субъекта. Лишь бы он был счастлив, остальное его не касается! Я уже не раз подмечал в нем эту черту. Конечно, многое он говорит сгоряча, под впечатлением минуты, — возможно, что даже в большинстве случаев, — но от этого никому не легче, а в конечном счете все сводится к тому же эгоизму. Никуда от этого не денешься! В данном случае мне казалось, что неприличие его поведения все же откроется ему; но нет, он знай долдонит свое: как он счастлив, что с девочкой ничего не случилось, — наплевать ему на мои чувства, на то, что у меня, можно сказать, вырвали изо рта лакомый сюжет. Он радуется, что избежал некоторых неприятных переживаний, не думая о том, что теряю я, его друг – это ли не эгоизм! Он, конечно, не подумал, какую редкую возможность сулил мне этот так удачно подвернувшийся случай: описать, как труп девочки вылавливают из реки, как убиты горем ее родители, сколько волнений среди односельчан, а затем и похороны по швейцарским обычаям, а затем и придорожный памятник, который мы воздвигаем на собственные деньги, с условием, что на нем будут высечены и наши имена. В конце концов мы попадаем в Бедекер и он нас увековечивает. Я молчал. Я был слишком уязвлен, чтобы жаловаться и роптать. Раз Гаррис может так поступить со мной, раз он в подобную минуту ведет себя так легкомысленно и безответственно, да еще и бахвалится этим, — после всего, что я для него сделал, — я скорее отсеку себе руку, чем покажу, как глубоко я ранен.