— Я знаю, что деньги швейцарские, хотите — берите, не хотите — дело ваше, других у меня нет.
Малый все норовил вернуть мне монету и что–то лепетал. Я с негодованием отдернул руку и произнес:
— Нет, приятель, мне отлично известно, что вы за народ! Лучше не пробуйте на мне своих фокусов, как раз обожжетесь! Если вы и потеряете на обмене, не ищите убытков с меня. Я прекрасно видел: вам платит далеко не всякий; своих вы не трогаете, а ко мне пристали, потому что я иностранец и, по вашим расчетам, примирюсь с любым вымогательством, лишь бы не нарваться на скандал. Но не на того напали! Либо берите эти деньги, либо ничего не получите.
Малый стоял передо мной, вертя в руках монету, растерявшийся и озадаченный. Он явно не понял ни слова из моей рацеи. Но тут итальянец, знавший по–английски, вмешался в наш разговор. Он сказал:
— Вы, сударь, не поняли мальца. Он ничего от вас не требует. Он думает, что вы дали ему столько денег по оплошности, и торопится вернуть их вам, — боится, что вы уйдете, так и не обнаружив свою ошибку. Возьмите у него монету, дайте ему взамен пенни, и все у вас кончится к общему удовольствию.
Должно быть, я густо покраснел, — да и было отчего. Воспользовавшись услугами того же переводчика, я извинился перед малым, но благородно отказался взять назад свои десять центов. Я сказал, что такая уж у меня привычка транжирить деньги, — это моя вторая натура. После чего я ретировался, с намерением занести в свою памятную книжку, что итальянцы, связанные со сценой, не обманывают публику.
Эпизод с кукольником напомнил мне одну темную страницу моей биографии. Однажды я обобрал дряхлую слепую побирушку в церкви — стащил у нее четыре доллара. Вот как это было. Когда я путешествовал за границей с моими «Простаками», наш пароход остановился в русском порту Одесса, и вместе с другими пассажирами я сошел на берег осмотреть город. Вскоре я отстал от своих спутников и бродил в приятном одиночестве; было уже далеко за полдень, когда я вошел в православную церковь познакомиться с ее внутренним устройством. Уходя, я заметил в притворе двух слепых старушек, они стояли неподвижно, выпрямившись, у стены и протягивали за подаянием свои заскорузлые коричневые ладони. Я опустил монету в руку ближайшей нищенки и направился к выходу. Пройдя шагов пятьдесят, я спохватился, что мне придется заночевать на берегу: меня предупредили, что наше судно в четыре часа уйдет по какой–то надобности и вернется на стоянку лишь к утру. А было уже сколько–то пятого. Я высадился на берег с двумя монетами в. кармане, примерно одного размера, но разного достоинства: это были французский золотой стоимостью в четыре доллара и турецкая монета на два с половиной цента. С внезапным недобрым предчувствием судорожно лезу в карман и вытаскиваю турецкую монету.