Подле собора наблюдал я другой пример честности. Старик продавал кукол и игрушечные веера. Две девочки–американки взяли по вееру, сунули старику франк и три медяка и пошли дальше; но он тут же позвал их обратно и вернул им франк и один медяк. Отсюда явствует, что в Италии лица, причастные к сцене, городскому транспорту и игрушечному промыслу, не обманывают публику.
Запас товаров в магазинах здесь, по–видимому, невелик. В вестибюле магазина, торгующего главным образом готовым платьем, увидели мы десяток манекенов, сбившихся в кучку, все в расхожих шерстяных костюмах, с ярлыками, на которых значилась цена. Один из костюмов стоил сорок пять франков – девять долларов на наши деньги. Гаррис вошел в магазин и попросил показать ему такой костюм. Это не потребовало больших хлопот: старик лавочник тут же втащил манекен в лавку, пообчистил щеткой, потом раздел догола и отправил его одеяние к нам в гостиницу. Он пояснил нам, что не держит у себя двух одинаковых костюмов, а шьет каждый раз новый, чтобы приодеть свой манекен.
В другом квартале мы наткнулись на шестерых итальянцев, у которых из–за чего–то заварилась ссора. Итальянцы приплясывали на месте и отчаянно жестикулировали — головой, руками, ногами, всем телом; то и дело кто–нибудь, окончательно рассвирепев, бросался вперед и потрясал кулаком под, самым носом у противника. Мы простояли там с полчаса, чтобы помочь при уборке трупа, но итальянцы кончили тем, что заключили друг друга в объятия и облобызались. Случай был поучительный, но знали бы мы, что драки не будет и все обойдется миром, мы не стали бы терять зря столько времени. Новая запись: когда итальянцы ссорятся, они обманывают зрителя.
Вскоре нас постигло новое разочарование. Мы подошли к толпе, с увлечением что–то разглядывавшей, и увидели в центре ее человека: склонившись над коробкой, поставленной наземь и прикрытой лоскутом старого одеяла, он с жаром лопотал по–своему, отчаянно жестикулируя. То и дело он ухватывал кончиком пальцев краешек одеяла, словно желая показать, что тут нет никакого обмана, и при этом все приговаривал; но каждый раз, как я уже готовился увидеть какой–нибудь сногсшибательный фокус, он опускал одеяло и продолжал свои объяснения. Наконец он все–таки открыл коробку, достал из нее ложку с какой–то жидкостью и давай совать всем направо и налево — словно желая убедить зрителей, что все у него по–честному, без надувательства,— и залопотал с еще большим азартом. Я ждал, затаив дыхание, что сейчас он зажжет жидкость и проглотит. В одной руке я припас цент, в другой – флорин, с намерением отдать ему первый, если он останется жив, а второй — в случае его смерти, так как гибель его сулила мне барыш в виде литературного гонорара, а в таких случаях я не стою за ценой. Но мошенник прикончил свое завлекательное представление тем, что подсыпал в жидкость какого– то порошка и почистил ложку; после чего он поднял ее высоко в воздух и замахал ею с таким победным видом, как если бы сотворил небывалое чудо. Зрители восторженно захлопали, а мне вспомнилась сентенция из учебника истории, что сыны юга падки на зрелища и в этом отношении весьма неприхотливы.