Восточный вал так сильно занимал внимание Гитлера во время этой зимы, что некоторое время спустя он инспектировал Одерский фронт от Бреслау [ныне Вроцлав] до Франкфурта-на-Одере, только в этот раз без меня. В этот раз причиной его огорчения стали насыпные укрепления, потому что они были хорошо видны врагу с некоторого расстояния. В данном случае правота Гитлера впоследствии была доказана во время нашей французской кампании; чтобы разрушить любой французский бетонный бункер, видимый на противоположном берегу реки, требовалось только одно прямое попадание нашего 88-миллиметрового орудия.
Так или иначе, несмотря на все проблемы, созданные для военного министерства, усиленная работа на восточных фортификациях и особая роль Восточной Пруссии (которой я не буду здесь касаться) принесли всем нам успокоительное чувство, что нам уже не нужно исследовать возможность войны с Польшей в ближайшем будущем, при условии, конечно, что на нас не нападут. Естественно, даже Гитлер не исключал последнего варианта, поскольку всегда была вероятность, что поляки могут прийти на помощь Чехословакии.
При этих обстоятельствах весной 1939 г. возникла новая директива ОКБ «О развертывании и боевых действиях»; фактически, она служила только для оборонительных целей, если бы Польша, поддерживаемая и подстрекаемая западными державами, предприняла против нас действия, либо из-за данцигской проблемы, либо в связи с ней.
Ради исторической точности я должен повторить, что эта директива была исключительно оборонительного характера. Я уверен, что Браухич уже подтвердил это на даче свидетельских показаний.
С моим назначением на должность начальника ОКБ я перестал быть свободным человеком: всякая свобода распоряжаться своим временем или заняться семейными делами должна была смениться моей постоянной зависимостью от Гитлера и его непредсказуемых требований ко мне. Как часто мне приходилось прерывать мои и без того короткие выходные в Хельмшероде или поездки на охоту в Померанию, чтобы прибыть к нему, чаще из-за его мелкой прихоти, чем из-за какого-либо существенного повода. Хотя мне легко предоставлялись отпуска, но поездки фюрера из штаб-квартиры в Берлин совершенно безжалостно отменяли их, и меня вызывали вновь. Была ли в этом отчасти моя собственная вина из-за моего сильно развитого чувства долга, или это происходило потому, что служба адъютантов Гитлера не решалась притормозить эти требования, я не знаю; к сожалению, я никогда не знал, что «висело в воздухе», пока не прибывал. Обычно происходило что-то, в чем разобраться мог только я, и, как правило, в этом не было ничего привлекательного.