Гром артиллерийского обстрела русских теперь слышался в тоннелях самого бункера, и к 27 апреля советские танки прорвались к Потсдамской площади. Из сада рейхсканцелярии сквозь треск стрелкового оружия слышался грохот их танков. Под землей человек, заставивший содрогнуться мир, сам трясся от подавляемой истерики и мук отказа от привычных успокоительных лекарств. Его приказы теперь могли доходить только до нескольких частей, среди которых фанатичный гитлерюгенд продолжал оборонять мосты через Шпрее в надежде на ожидаемый подход «деблокирующей» армии Венка и французов, трое из которых – такова ирония истории – были последними, кого Гитлер успел наградить Рыцарским крестом. Фюрер, у которого под ружьем еще было почти 6 миллионов человек, мог распоряжаться едва ли одной дивизией. Ни одно восхождение в истории не было таким бравурным, ничья власть так абсолютна, ни одно падение так стремительно.
Но по крайней мере, осталась одна черта характера Гитлера – его личная храбрость. Он сказал, что останется в Берлине и умрет в нем. Так он и сделал. Гитлер мог презирать прусскую аристократию, но было мало уходов со сцены истории, при которых так скрупулезно был соблюден рыцарский кодекс.
Гитлер написал свое завещание, сказал несколько слов каждому из окружавших его людей, прощаясь с ними, отравил свою верную собаку. Затем на официальной церемонии «сделал честной женщиной» свою любовницу, удалился в аванзал и застрелился.
Он сам написал свою эпитафию за двадцать лет до этого:
«В редкие моменты человеческой истории иногда происходит так, что в одном человеке соединяются практический политик и политический философ… Такой человек стремится к целям, которые постижимы только для избранных. Поэтому его жизнь разрывается ненавистью и любовью. Протест современного поколения, которое не понимает его, борется с признанием будущих поколений, для которых он также работает».
В течение нескольких часов магия еще не исчезала. Борман, справедливо опасаясь, что известие о самоубийстве фюрера лишит бункер всякого ореола власти, продолжал слать телеграммы Дёницу, Кессельрингу, Шёрнеру, не упоминая о смерти Гитлера. Тела Гитлера и Евы Браун были вынесены по аварийной лестнице в сад, где совсем недавно бегала и принюхивалась Блонди на своих ежедневных прогулках с сержантом-эсэсовцем, и опущены в воронку от бомбы. На них вылили несколько канистр бензина и подожгли.
Когда пламя взметнулось к небу, напряжение повиновения, окутывавшее бункер и сам рейх, ослабло. В когда-то священном зале для совещаний курили. И когда это известие распространилось повсюду, огромная структура германской военной машины рассыпалась. В безумном порыве «спасайся, кто может» люди сбрасывали мундиры, сбривали усы, прятали золото и документы, жгли все, что могло навредить им, – от флагов до любительских фильмов. Только германская армия сохраняла до конца видимость дисциплины, иногда даже обмениваясь выстрелами с эсэсовцами