Слова эти периодически тонули в грохоте кастрюль, хлопанье дверцы холодильника - крошечку надо было немедленно накормить.
Ира окунулась в привычную, хоть и порядком подзабытую уже атмосферу собственного дома. Она сидела на табурете в углу кухни и молча слушала мамочку, которая выдавала одну старую сплетню за другой, хотя называлось это "деточка, расскажи маме все-все".
Конечно, ни о каком рассказе "всего-всего" не могло быть и речи. Ира чувствовала, что вот эта полная женщина в нелепом халате - вовсе не та цель, к которой она бежала так долго. И никаких эмоций: ни "ах, как мама постарела", ни "Господи, наконец я дома"... Ну да, дом, ну да, мама... Только какое-то оно все не такое...
Хотя, наверное, дело было в другом - ещё не прошла отвратительная оторопь после нападения на шоссе. Ире все вспоминались эти страшные рожи за стеклами, выстрелы, стоны... Все это ещё жило в памяти. Капитан говорит, грабители... Ну уж нет! Правильно в посольстве сказали: твое дело молчать. Иначе самой будет хуже.
Мамочка языком мелет за двоих - ну и хорошо. Уж так она рада, так рада... Особенно её порадовали кольца с сережками, которые Ира привезла. Тащит на стол свою стряпню, причитает, сюсюкает... Одним словом, радуется. Интересно, надолго ли её радости хватит, скоро ли зудеть начнет? Завтра? Через три дня? Или через час?.. А сколькерых она кормить собралась среди ночи?
- Мама, ну куда столько?
- Кушай, деточка, кушай. Потом спатки пойдешь, а сейчас расскажи мне ещё что-нибудь, ты ж ничего толком не писала...
Инна Васильевна села напротив, подперла пухлым кулачком пухлую щеку и замолчала.
Видя, что теперь уже не отмолчаться, Ира начала рассказывать о пышности восточных базаров: бесконечные лавки и лавчонки, фрукты, благовония, ткани, ковры... Этот простой рассказ опять включил мамочку: а сколько стоит, а как выглядит, а почему же у нас намного дороже... Ты смотри, хватило соображения не спросить, а почему, мол, не привезла... Даже не верится. Небось, завтра спросит...
Вечер незаметно перешел в глубокую ночь. Только около двух часов разошлись по спальням. Спартанская обстановка своего закутка подействовала успокаивающе, глаза начали сами закрываться.
А может, она и уснула на какое-то время.
Вдруг дверь распахнулась, вспыхнул свет и в комнату вломилась мамочка в ночной рубашке, в руках скомканный носовой платок, вся в слезах.
Теперь она уже не причитала - орала как резаная, что её, несчастную, родная дочечка, шлюха такая, паскуда, опозорила. Она, мамочка, теперь даже на улицу выйти не может - стыдно ей, мамочке, людям в глаза смотреть.