В комнате было тихо. Тускло светила лампа под зеленым абажуром. Найджел перестал массировать Бруно суставы и сидел, подобрав под себя ноги, впившись в него взглядом, с расширенными глазами, с затуманенным взором, оттопырив тонкие губы, покусывая кончик прямых темных волос. Этакая частичка рода человеческого. Он вздохнул — как бы в знак понимания того, о чем говорил Бруно.
— Странно, — сказал Бруно, — с одними людьми можно говорить только о сексе, а с другими — только о Боге. С тобой я частенько беседую о Боге. Другие бы этого не поняли.
Найджел снова вздохнул.
— Найджел, так что же такое Бог?
— А почему бы и не пауки? Это была очень хорошая мысль, о пауках.
— Хорошая-то хорошая, но у меня недостало выдержки и мужества сохранить верность паукам. Возможно, с этого все и началось.
— Неважно, что ОН такое.
— Может быть, Бог — это именно секс. Любая энергия имеет сексуальное начало. Как ты думаешь, Найджел?
— Может, и секс, не важно что.
— А если это так, то как же мы можем быть спасены?
— Да и это неважно.
— Что поделаешь, — сказал Бруно, — я хочу быть спасенным. Ты любишь ЕГО, Найджел?
— Да, я люблю ЕГО.
— За что?
— Он заставляет меня страдать.
— И ты любишь ЕГО за это?
— Я люблю страдания.
Помолчав, Бруно сказал:
— На мой взгляд, каждый походит на то, что любит. Или любит подобное себе. У каждого свой бог. Ты молишься, Найджел?
— Я служу. Лучшая молитва — это служение. Полный отказ от себя.
— Ты считаешь, нужно обязательно чему-нибудь служить?
— Да. Но служение подразумевает еще и терпеливое ожидание. Если ты терпеливо ждешь, ОН придет, ОН найдет тебя.
— Мне не довелось сильно страдать, — сказал Бруно. — Но сейчас я готов был бы страдать, если б полагал, что в этом есть какой-то смысл, что этим можно искупить вину; я бы, не колеблясь, предпочел смерти вечное страдание.
— Мне кажется, смерть должна быть чем-то прекрасным, чем-то таким, что можно любить.
— Ты молод, Найджел. Ты не понимаешь, что такое смерть.
— Когда я думаю о смерти, она представляется мне оргазмом тьмы.
— Ничего общего с этим смерть не имеет, ничего. — Бруно подумал, не рассказать ли Найджелу о халате, но решил, что не стоит. И добавил: — Я собираюсь встретиться с сыном. Нам надобно простить друг друга.
— Это великолепно.
Будет ли это так уж великолепно? Достижимо ли абсолютное прощение? И достижимо ли вообще все, к чему мы стремимся?
— Ты почти все понимаешь, Найджел.
— Я все люблю.
— Но ты не понимаешь, что такое смерть. Знаешь, что мне кажется? — сказал Бруно, пристально глядя на халат, едва различимый в тусклом свете. — Мне кажется, Бог — это смерть. Да. Бог — это смерть.