– Ну не знаю, милая.– Он поднялся на ноги, босой, в морщинистой, заправленной в штаны рубахе, и двинулся к Дженни.– Не очень-то это на тебя похоже.– Тепло его рук проникало сквозь жесткий холодный атлас. Он взвесил на ладони ее тяжелые волосы и дал им пролиться сквозь пальцы.– Не знаю, как насчет магии, я сам не колдун, но я вижу одно: эта твоя Зиерн жестока для забавы, а вовсе не для какой-то большой цели. И она учит других, делает их такими же жестокими. Боги свидетели, я бы исхлестал Яна, если бы он вздумал так обращаться с гостями, как они обращались с тобой. Теперь-то понятно, что имел в виду тот гном, когда говорил, что она отравляет все, к чему прикасается. А что до красоты…– Он пожал плечами.– Умей я менять облик, я бы тоже был красивым.
Против желания Дженни рассмеялась и откинулась в его руки.
Но позже, в темноте завешенной постели, мысли ее вновь вернулись к Зиерн. Она вспоминала чародейку и Бонда в розовой ауре ночной лампы и силу магии, наполнявшей комнату подобно отзвуку грома. Только ли мощь этой власти страшила ее, тревожно размышляла Дженни, или же ощущение гнили, присутствовавшей во всем этом, как послевкусие от скисающего молока? Или, может быть, это был просто отзвук ее собственной зависти к великому искусству молодой колдуньи?
«Не очень-то это на тебя похоже»,– сказал Джон, но она-то знала, как он ошибается! Это было очень похоже на нее, это была часть ее самой, с которой Дженни боролась всегда. Четырнадцатилетней девчонкой она всхлипывала от унижения, когда дождь, вызванный ее учителем, не рассеялся по ее приказу. Она ненавидела Каэрдина за то, что его власть сильнее. И хотя долгие годы общения со сварливым стариком обратили ненависть в привязанность, она так и не смогла забыть, что способна была его ненавидеть. Точно так же (язвительно напомнила она себе), как была она способна с помощью заклинаний отправить на тот свет умирающего бандита в развалинах старого города, точно так же, как она была способна бросить любимого человека и двух детей, потому что любовью ее была магия.
«Смогла бы я понять то, что видела сегодня, если бы все мое время, все мое сердце отдала своим занятиям? Могла бы я обрести власть, подобную этой, подобную буре, заключенной между двумя моими ладонями?»
В окно за полузадернутым пологом глядел холодный белый глаз луны. Ее свет, раздробленный оконным переплетом, лежал, рассыпавшись, как сверкающая рыбья чешуя, на черном и серебряном атласе платья, которое она согласилась надеть, и на коричневом бархате старомодного камзола, которого не захотел надеть Джон. Свет касался кровати, выхватывая из темноты шрамы на голой, вывернутой ладонью вверх руке, и очерчивая знакомый профиль на темном фоне. Снова вспомнилось видение в чаше воды, и ледяная тень прошла по сердцу.