Малфутка невольно потупилась под ее напряженным взглядом. И ощутила раздражение. Пусть эта Ольга и хороша, но чем же лучше ее? И Малфутка, даже не поклонившись княгине-сопернице, сказала спокойно:
— Здрава будь, княгиня, Ольга пресветлая.
От звука ее голоса застывшая на пороге Ольга будто очнулась. Резко оглянулась на столпившихся сзади челядинцев, на угодливо улыбающуюся Липиху.
— А ну вон пошли все. Чтоб духу вашего тут не было!
Захлопнула дверь, и еще не стих топот челяди по ступеням, как она кинулась через горницу к Малфутке, упала на колени у ее ног, схватила за руки.
— Помоги!.. Я ведь знаю, что ты можешь! Ты могущественная колдунья, я то знаю, и я молю тебя: помоги!..
Сказать, что Малфутка была поражена, — ничего не сказать. Она стала торопливо поднимать Ольгу, успокаивать, но та все цеплялась за нее, дрожала мелкой дрожью, умоляла:
— Мне и волхвы о тебе сказывали, и Асмунд говорил, даже боярин мой Свенельд признался, что ты могущественная древлянская чародейка. Такая, которая все может. Говорят, никто с тобой на Руси не сравнится. Вот и помоги, развей беду неминучую.
Оказалось, что все ее прежнее спокойствие было лишь заслоном для бушевавших в княгине чувств — страха и отчаяния. Теперь же она словно не выдержала, уронила этот заслон, и все ее горести и беды так и хлынули потоком, лишив воли и силы саму Ольгу, напугав и обескуражив Малфутку. Она стала вырываться из обхвативших ее рук княгини, пятилась. А та волочилась за ней по полу на коленях и все твердила, чтобы помогла ей, ибо такие силы идут на Русь, что мало кто помочь может, что тут нужно небывалое чародейство, а человека, способного на такое, подле Ольги как раз и нет. Вот только сказывали ей… и все на Малфутку ссыпались. Малфридой называли.
— Малфридой? — переспросила Малфутка.
Это варяжское имя некогда придумал для древлянки Свенельд, только он так порой мог назвать ее. И этим же именем она назвалась, когда встретилась с древлянскими волхвами в глухой чаще[34]. Но сейчас, когда это имя прозвучало из уст чужой ей княгини, оно вызвало в душе Малфутки такое смятение, что и передать нельзя. На нее вдруг так и повеяло каким-то забытым далеким временем, какой-то прошлой, утраченной жизнью. И появилась уверенность, что Ольга поможет ей открыть то, что затерялось в минувшем, чего она, как ни силится, вспомнить не может…
— Встань, княгиня! Негоже тебе вот так… передо мной. Встань, говорю!
От ее резкого голоса Ольга будто очнулась. Медленно поднялась, смотрела потерянно.
— Ты отказываешь мне? Мне!
И нахмурила соболиные брови.