Такое частое и тесное общение поневоле научило Ленку только делать вид, что она посильно участвует в разговоре и адекватно реагирует на происходящее. Она даже ухитрялась одобрительно качать головой, точно вставлять междометия, хмуриться, улыбаться, но при всем этом мыслями она была настолько далека, что матери приходилось порой обрывать свою речь и начинать водить перед ее глазами ладонью: Лена, ты где? Где ты, Лена?
А Лена была уже там, в сентябре, где лист кленовый на ветру дрожит. На книжной международной ярмарке – книги подворовывала. А потом стояла дура-дурой, прислонясь лбом к стеклу. А потом на царском кресле. И еще раз на квадратной постели. А потом заплакала муха. Улетела. И опять все произошло. С особой циничностью. Дальше на нее накатил персик и так испугал, что она даже не смогла его съесть. А может, просто пожалела?..
Все эти дни рядом с Ленкой была Лэся, которую оставили в больнице по аналогичной причине. Хотя ее случай как раз был самый обыкновенный, описанный во всех художественных романах про бедных Лиз, Насть, Ксюх и всяких прочих Маш. Поехала за любимым, а тот ее взял и бросил. Она раствор на стройке неловко подняла. Вернее, сначала приняла на пузо, и только потом. Спрашивается, зачем? «Та у нас на ридний батькивщини – куда нэ плюнь, всюду демократы. А обидаты ж хочется. А тут у вас тилькы на стройку робыть беруть. Чи, нэ дай божички, в проститутки. Та проституткой я не можу, стесняюся. А на Маратика я нэ в обиде. Якый гарный був хлопэць...»
Еще через трижды три дня Ленку выписали, не обнаружив в ней никаких особых изъянов. Случилось это внезапно, в пятницу вечером, во второй половине дня. Должны были в понедельник, но поступило много нового абортивного материала, а мест-то на всех не напасешься. Поэтому остались только лежачие и тяжелобольные. И почему-то Лэся.
Ленка тепло с ней попрощалась, оставила свой телефон и, радуясь тому, что счастливо обошлась без животрепещущей встречи с матерью, сама благополучно добралась до дома.
Во дворе ей попалась соседка Варя и сказала, что если Ленка и сегодня не вымоет подъезд, то завтра Варя организует общественность, и та ей покажет не только кузькину мать, но и то место, где она зимует.
Ленка поднималась на лифте и думала: какого хрена? Какого хрена мне это надо? Терпеть Варькино надругательство каждый божий день? Я, может быть, даже больше ее страдаю от этой грязи и давно бы сама, по своей собственной инициативе вымыла этот долбаный подъезд, но из-под Варькиной настырной палки – ни за что!
Из лифта Ленка вышла уже заведенная. И ключ от квартиры как назло не находился довольно долго, и замок, как всегда, не открывался. Она от злости даже вдарила по двери ногой и тут же услышала: