— А сама ты разве так не думаешь? — шепчу я.
В последнее время Ханна ведёт себя странновато. Она всегда была не такая, как все — более откровенная, независимая, бесстрашная. Это одна из причин, почему я очень хотела с ней подружиться. Я-то сама застенчива, боюсь сказать или сделать что-нибудь не то. Ханна — полная противоположность.
Но в последнее время она совсем распоясалась. Во-первых, учиться стала кое-как, во-вторых, её несколько раз вызывали на ковёр к ректору за то, что она огрызалась на замечания учителей. А иногда она вдруг останавливается прямо посреди фразы — просто закрывает рот, словно налетела на невидимый барьер. И ещё я частенько подлавливаю её на том, что она смотрит на океан с таким видом, будто хочет броситься в волны и плыть, плыть...
И вот теперь я смотрю в её ясные серые глаза, вижу, как упрямо сжимается её рот, и ощущаю укол страха. На ум приходит картина: моя мать на секунду застывает в воздухе, перед тем как камнем упасть в океан. Вспоминаю лицо девушки, прыгнувшей с крыши лаборатории несколько лет назад, её щёку, прижатую к асфальту... Прогоняю от себя мысли о болезни. Ханна не больна! Не может быть больна. Я бы знала.
— Если бы они действительно хотели, чтобы мы были счастливы, они оставили бы нам право на выбор, — ворчит она.
— Ханна, — резко говорю я. Критику существующей системы я воспринимаю как самое тяжёлое оскорбление. — Возьми свои слова обратно!
Она поднимает руки вверх:
— Да ладно, ладно, сдаюсь! Беру обратно.
— Ты же знаешь — из свободного выбора никогда ничего хорошего не выходило. Вот, смотри, что творилось в старину: полный хаос, насилие, война. Несчастные люди!
— Ну я же сказала — забираю обратно! — Она улыбается, но я всё ещё сержусь и отвожу от неё глаза.
— К тому же, — продолжаю я выговаривать, — они таки дают нам выбор!
Обычно аттестаторы присылают тебе список из четырёх-пяти рекомендуемых кандидатов, и остаётся только выбрать одного из них. Таким образом, все довольны и счастливы. С тех пор, как Процедура стала обязательной и браки устраиваются административным порядком, в Мэне случилось меньше десятка разводов, а по всем Соединённым Штатам — меньше тысячи. И то почти во всех случаях один из супругов был заподозрен в симпатизёрстве, а, значит, развод необходим и одобряется обществом.
— Ограниченный! — возражает она. — Нам разрешают выбирать только из тех, кого за нас уже выбрал кто-то другой!
— Любой выбор ограничен, — отрезаю я. — Такова жизнь.
Она открывает рот, но вместо того, чтобы пуститься в споры, заходится смехом. Потом берёт меня за руку и пожимает её — два быстрых и два медленных пожатия. Это наш старый сигнал, мы выработали его ещё во втором классе. Когда одна из нас испугана или обижена, или ещё что-нибудь в этом роде, то этот знак как бы говорит: «Я здесь, с тобой, всё будет хорошо».