А я продолжаю считать дни. Восемьдесят один, восемьдесят, семьдесят девять...
Ива Маркс так и не вернулась в школу. Ходят разные, самые противоречивые слухи: она прошла Процедуру, и всё теперь в полном порядке; она прошла Процедуру и поехала мозгами, так что поговаривают, будто её собираются отправить в Склепы — портлендскую тюрьму и по совместительству сумасшедший дом; она убежала в Дебри. Единственное, в чём сомневаться не приходится — это что вся семья Марксов теперь под постоянным, неусыпным наблюдением. Регуляторы обвиняют мистера и миссис Маркс — и не только их, а и всех их дальних и близких родичей — в том, что не обратили должного внимания на воспитание своей дочери. Буквально через несколько дней после того, как Иву вроде бы поймали в Диринг Оукс Парке, я слышу, как тётя с дядей шепчутся между собой, что, мол, обоих Ивиных родителей уволили с работы. А ещё неделей позже до нас доходит слух: они вынуждены были переехать к каким-то дальним родственникам. Поговаривают, что люди швыряли камни им в окна, а дом по фасаду расписали одним-единственным словом, повторенным сотни раз: «СИМПАТИЗЁРЫ». Что за чушь! Мистер и миссис Маркс под присягой утверждали, что их дочь прошла Процедуру задолго до срока несмотря на риск, однако, по утверждению тётушки Кэрол, когда люди так сильно напуганы, они впадают в раж. Каждый опасается, как бы deliria не прошла по Портленду победным маршем. Каждый стремится предотвратить эпидемию.
Мне жаль семью Марксов, конечно, но такова жизнь. Это как с регуляторами: можно не переваривать патрулей и проверку документов, но если ты понимаешь, что всё делается для того, чтобы тебя же защитить от опасности, то невозможно стать в позу и отказаться подчиниться. И думайте, что хотите, называйте меня эгоисткой, но мысли о судьбе Ивиной семьи занимают меня не слишком долго. Столько сейчас бумажной работы, связанной с окончанием школы, столько нервов на неё уходит, а тут ещё шкафчики надо освободить, и ещё кое-какие хвосты досдать, да и с людьми попрощаться... Не до Ивы.
Даже выкроить время для пробежек нам с Ханной удаётся с трудом. А когда бегаем, то по молчаливому соглашению придерживаемся наших старых маршрутов, без самодеятельности. К моему удивлению, она ни разу не упомянула о том происшествии у лабораторий. Но знаю я её — она легко увлекается и легко забывает свои увлечения. Сейчас её ум занят новым событием: на севере прорвана граница, и обвиняют в этом, конечно, Изгоев.
А я даже на крачайшую долю секунды не допускаю мысли о том, чтобы показаться у лабораторий, не-а, ни за что. Стараюсь сосредоточить внимание на чём угодно, только бы не думать об Алексе, что, в принципе, не так уж и тяжело. Теперь даже не могу понять, с какой это дури я в тот вечер колесила по тёмным улицам, наврала с три короба Кэрол и регуляторам, а всё лишь бы встретиться с ним. Уже на следующее утро вся эта история стала казаться странным сном, миражом — и только. Говорю себе, что, наверно, нашло временное помрачение ума — мозги размягчились от беготни по жаре.