Настенька таращит на всех раскосые глаза и жадно втягивает носом холодный воздух. Вдруг она дёргает меня за башлык:
— Гринька, гляди!
У вагона стоит мальчишка, нестриженый, большеротый, на голове у него поношенная солдатская фуражка; она велика ему и держится только на оттопыренных ушах, сизых от холода. Заметив, что на него смотрят, мальчишка корчит рожу и отворачивается.
— Видно, уж тётя Юля не придёт, — вздыхает бабушка. — Пойдемте. Господи благослови…
Вслед за другими мы пробираемся к выходу. Двигаемся очень медленно, так как всё время приходится останавливаться: Настенька остаётся около узла и ждёт, пока мы с бабушкой вернёмся назад и подтащим тяжёлый саквояж.
Мальчишка идёт за нами поодаль, должно быть, он хочет что-то сказать. Наконец он приближается к бабушке и, глядя вниз, бурчит с неожиданной застенчивостью:
— Давайте помогу. Я — недорого.
— Иди, иди, любезный!
Бабушка подозрительно подтягивает к себе узел и ощупывает сумку с калитками:[1] целы ли?
— «Любезный»! — передразнивает мальчишка и, опять скорчив рожу, исчезает в толпе.
На площади перед вокзалом, звеня и наседая друг на друга, катятся трамваи. Чугунный дядя сидит на чугунном коне.
— Это кто?
— Царь, самодержец российский.
— Которого прогнали?
— Нет, другой.
Подъехал извозчик. Он, видимо, принимает бабушку за важную даму: соскочил с козел, схватил саквояж. Мигом, говорит, доставлю, куда только угодно.
— Дорого ли возьмёшь до Петроградской стороны? — строго спрашивает бабушка.
— Садитесь, чего там, столкуемся. — Извозчик кидает наш узел в пролётку.
— Гляди, я лишнего не дам. Я и сама цены знаю, жила тут до замужества в господском доме.
— И-и-и, вспомнила! — смеётся извозчик.
Пролётка долго катится мимо больших каменных домов, кажущихся одним сплошным зданием.
Здесь всё не так, как у нас в Перевозе. Не видно ни леса, ни огородов, ни пашни, ни галок, сидящих на изгородях; нет травы, вместо земли булыжник. И всюду люди. Их не меньше, чем на вокзале. Даже больше. И все они куда-то спешат.
Мы с Настенькой никогда ещё не были в таком большом городе. Мы жили в Перевозе в школьном доме на пригорке рядом со старой маленькой церковью. Мама была учительницей, а бабушка Василиса убирала после занятий единственный класс, мыла некрашеный сучковатый пол, коридор и крыльцо, а зимой и осенью топила печь, белённую известью. У чугунной вьюшки, которой закрывают трубу, отломан край, и бабушка на ночь затыкала отверстие тряпкой, чтобы не уходило тепло. Печь одной стороной вдаётся в класс, а другой — в комнату, в которой мы жили и где стоит комод, покрытый вязаной салфеткой, мамина кровать, этажерка с книгами.