Уже привычно выдвинув таившуюся в дверце никелированную пепельницу, откинувшись на мягкую спинку сиденья, поручик безмятежно выпускал дым в опущенное окно. Перехватив вопросительный взгляд водителя в зеркальце, небрежно кивнул:
— Скоро поедем, любезный. Терпеть не могу курить в движении, ты, наверное, уже заметил…
— Да, сэр, — кивнул водитель.
Вскоре Савельев дождался ожидаемого: из предупредительно распахнутых швейцаром дверей показался альв, так ничего и не купивший, — что опять-таки усиливало подозрения. Маскировка его, не видимая никому, кроме поручика, предстала безукоризненной: хорошо одетый господин средних лет, этакий беспечный и элегантный уличный фланер, никуда не спешивший и, сразу видно, не озабоченный никакими делами. Лениво прохаживался вдоль тротуара, глядя на проходящих дам именно так, чтобы не нарушать приличий, выглядел умирающим от скуки великосветским плэйбоем — но он определенно увидел поручика в машине.
Савельев посмотрел вперед. Там, над оживленным перекрестком, висел очередной «шар». Вернее, ажурная геометрическая фигура наподобие шара, состоявшая из узких светло-голубых полос словно бы полупрозрачного тумана или слабого электрического света. Он вращался — медленно, очень медленно, но все же, понаблюдав с полминуты, можно было заметить неспешное вращение туманных полос.
Он увидел это сразу, едва приехал в Москву на попутном таксомоторе (водитель не выразил ни малейшего удивления, остановившись рядом со стоявшим на пустынной загородной обочине хорошо одетым господином), — поблизости, как установили наблюдатели, располагался шикарный загородный ресторан «Джейн Сеймур», и штабисты сделали вывод, что окружающие должны привыкнуть к тем хозяевам жизни, что в Британии именуются эксцентричными, а в России давно уже попадают под определение «барин чудить изволят».
Начиная от въезда в город, где висел над дорогой особенно большой туманный шар, они стали попадаться все чаще и чаще, уже не такие громадные, стандартного, похоже, размера — примерно аршина в два диаметром. Они застыли над перекрестками, висели кое-где над центральными проспектами, первое время Савельев прилежно принялся было их считать, но скоро бросил это занятие — многие десятки, и все тут…
Фон Шварц ни словечком не упоминал ни о чем подобном — но он и не умел видеть, в точности как многочисленные прохожие, ничем не показывавшие, что замечают эти странные детали городского пейзажа — а ведь в столице немало приезжих, охотно пялившихся на любую, с их точки зрения, московскую достопримечательность.