– В чем, интересно? В том, что влюбилась в свое время в толстенького самца моли?
– В твоем утверждении соответствует действительности только одно слово – самец. Самцом господин, в то время – товарищ, Можейко был знатным. Обольщал юных глупышек легко и непринужденно. Но ни толстым, ни молью бесцветной он не был, наоборот – обладал тонкой, одухотворенной внешностью поэта.
– Тогда почему я получилась такая? Вся серая, словно пыльная. И, кстати, в чем тогда ты виновата?
– В том, что упустила момент твоего взросления и не научила пользоваться косметикой. Просто у вас в школе это запрещено, а ты не интересовалась. Мне же и в голову не могло прийти, что ты считаешь себя некрасивой. Поверь мне, Варенька, у тебя самая выигрышная внешность, какую только можно придумать, просто мечта режиссера!
– В смысле? – вопросительно шмыгнула носом я.
– Ты – словно чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать все, что пожелаешь.
– Как это?
– Сейчас покажу, подожди меня здесь.
Мама поднялась с дивана, на котором мы с ней сумерничали, и торопливо вышла из моей комнаты.
Раньше это была наша общая с Олежкой детская, но теперь брат перебрался жить в зал, а после окончания института папа Коля обещал отдать ему ключи от их двухкомнатной квартиры. Хотя Олежка, еще тот ходок, давно уже пытался заполучить долгожданную свободу прямо сейчас.
Но отец прекрасно понимал, чем грозит полная свобода его бестолковому сынишке, вымахавшему под метр девяносто, стройному кареглазому симпатяге, обладавшему роскошной гривой смоляных волос. С институтом можно будет распрощаться однозначно.
В общем, я теперь роскошествовала в отдельной комнате, а у Витальки все смотрели допоздна телевизор.
Мама вернулась через пару минут, в руках у нее была большущая косметичка с ее стратегическим запасом косметики. В детстве я обожала копошиться в ней, превращая себя в клоуна. А потом как-то переросла, что ли.
Или недоросла?
– Ну вот, Варчик, – оживленно улыбнулась мама, – сейчас ты поймешь, как была не права.
Она усадила меня лицом к свету и минут двадцать что-то делала с моими глазами и губами. Было немного щекотно, непривычно, но приятно.
Вот мама провела несколько раз пушистой кистью по моим скулам, оценивающе посмотрела на дело рук своих и удовлетворенно улыбнулась:
– Вот как-то так. И учти, это один из вариантов, повседневный и самый простейший. Парики и цветные линзы помогут тебе меняться так, как тебе захочется.
И она подвела меня к большому зеркалу, висевшему на стене.
– Аргх! – Понимаю, смысла в этом возгласе мало, но откуда ему взяться, смыслу-то, когда вся привычная картина мироздания в одночасье рухнула, превратившись в груду невразумительных обломков.