Но он находил пока только то, что это вчерашнее чувство его к невестке и сыну не совмещалось с тем, что он думал о них сейчас; и, глядя на невестку и видя лишь ее худую, с выпиравшими лопатками спину, недовольно говорил себе: «Плясать-то плясать, да как бы жизнь не проплясать».
— Так как же с институтом? — повторил он, от невестки уже переводя взгляд на сына.
— В каком смысле? — спросил Роман. — Если боишься, что мы с Асей бросим институт, — хотя вопрос относился только к нему, ответил он, — то напрасно. Есть заочное отделение, которое не хуже, чем очное. — И Роман сделал то удивленное выражение, словно и в самом деле странно было ему услышать от отца то, что он услышал. — Да я и писал тебе. — И, привстав и шурша своею грубоватою студенческою робой, он потянулся к закускам, со вчерашнего вечера стоявшим на столе, и между ним и отцом опять установилось то нехорошее молчание, которое для Павла было неприятным, а для Романа — не замечалось им. Все это утро (как, впрочем, и в день приезда, вчера) он держался так, будто его не только не огорчало э т о, что озадачивало теперь отца, но будто он видел во всем случившемся с ним лишь то счастливое, что одно только могло быть и было в его жизни; и он, неторопливо пережевывая молодыми и сильными челюстями подсохшие кусочки мяса, попадавшиеся в салате ему, то и дело вскидывал на отца тот невинный как будто взгляд, которым ясно говорил ему: «Ты же видишь, все хорошо, и разве можно не радоваться этому?»
— Ну что вы, мама, — в это время ясно послышалось из той половины комнаты, где Ася с Екатериною разбирали подарки. — Чем же это плохо? — держа перед собой керамическое блюдце с чашечкой (и так же естественно, как только что назвала свекровь матерью), сказала Ася, желая убедить Екатерину, что этот недорогой кофейный сервиз, приготовленный более для украшения, чем для дела, имеет свою привлекательность и ценность. — Ром, посмотри, — позвала она, поднявшись и повернув все свое молодое, с мелкими чертами лицо к свету.
Она как будто не понимала той натянутости обстановки, какая с утра создалась в доме и чувствовалась теперь между отцом и сыном (ее мужем), и веселым видом своим и непосредственностью вносила в общие семейные отношения ту нужную теплоту, которая обезоруживала всех. Екатерина казалась растроганной ею. Обернувшийся на ее голос Павел тоже невольно улыбнулся ей. И лишь Роман, которому хотелось показать, что все в жене давно привычно ему, неторопливо и с важностью, положенной при родителях, как думал он, встал и подошел к ней.