Бухбиндер заметил Ландсмана, и глаза его тут же близоруко сощурились от дурного предчувствия. Он вышел из мужского туалета, еще не отняв мудрых пальцев своих от пуговиц ширинки, с лицом, выражающим глубокое, но бесполезное понимание загадок вселенной, и вернулся к тушенке и черри-соде. Бухбиндер мужчина положительный, тучный, выходец из Германии, одет он в кардиган, рукава реглан, на пузе напузник вязаный. Чем ниже, тем современнее: из-под твидовых брюк горчат зимние кроссовки. Темный блондин с сивой и серебряной сединой. Бухбиндер постоянно подбадривал свою бороду ласковыми прикосновениями. В сторону Ландсмана он небрежно швырнул улыбку, как грош в кружку нищего, после чего выудил из кармана пухлый томик и, не забывая о тарелке, углубился в чтение чего-то весьма увлекательного, напечатанного мелким шрифтом. Почти сразу принялся раскачиваться в такт чтению и жеванию.
— Доктор, как ваш музей поживает? — окликнул его Ландсман.
Бухбиндер озадаченно уставился на странного незнакомца с блинчиками.
— Ландсман из управления полиции, может, вспомните. Я у вас…
— Да-да, конечно. — Бухбиндер выдавил на физиономию куцую улыбку. — Очень приятно. Мы, собственно, не музей, а институт, но это ничего…
— О, извините…
— Ничего, ничего. — Мягкий идиш Бухбиндера нанизан на жесткую проволоку германского акцента, от которого он, как и все остальные йекке, не хочет отвыкнуть и через шесть десятков лет. — Это обычная ошибка, все так говорят.
«Ну так уж и все», — думает Ландсман, а вслух произносит:
— Все там же, на Ибн-Эзра?
— Нет, сэр. — Доктор Бухбиндер с достоинством стирает салфеткой горчицу с губ. — Я закрылся официально и навсегда.
Высокопарность, торжественность тона и манер как-то не вяжется, по мнению Ландсмана, с содержанием высказывания.
— Надоели неподходящие соседи, — подсказывает Ландсман.
— Соседи… Животные! — весьма бодро исправляет его доктор Бухбиндер. — Они били стекла и разбивали мое сердце. — Он отправляет в рот последний кусок говядины и принимается ее тщательно пережевывать. — Однако на новом месте я буду для них недосягаем.
— И где это новое место?
Бухбиндер улыбается, разглаживает бороду, отодвигается от стола, готовится к приятному сюрпризу.
— В Иерусалиме, конечно. Где же еще, — открывает он наконец сладкую тайну.
— О-о, — почтительно блеет Ландсман, стараясь не выдать озадаченности. Он не видел правил и условий допуска евреев в Иерусалим, но наверняка на первой позиции в этом перечне — не быть одержимым религиозным лунатиком. — Иерусалим… Далеко, однако.
— Да, конечно.