Наконец появляется комендантша, длинноносая бабища.
– Никто еще не хочет поменять свои деньги? – сладко вопрошает она.
– Не-е, целуем ручки, мадам! – отчетливо произносит Брюнн.
Во второй шеренге пара людей смеются.
– Черт бы вас побрал! – говорит нежная женщина и убирается прочь.
Около 3 часов отворяются большие ворота, и наш отряд, словно гусеница, вытягивается наружу. На железнодорожной насыпи стоит состав из 50–60 телячьих вагонов.
– Нужно постараться заполучить бельэтаж! – говорит Брюнн. Он имеет в виду верхние нары.
Прямо у вагонов мы останавливаемся.
– По сорок рассчитайсь! – кричит Шнарренберг. – Стой, стой, что такое?..
Все его увещевания тщетны. В одно мгновение отряд разваливается на тысячу борцов, которые без всякого сострадания штурмуют вагоны, пинками и кулаками стараясь захватить верхние нары.
Нам можно не спешить, у нас есть Под. Он первым усаживается на верхние нары в одном из вагонов и кричит низким голосом:
– Кто сюда заберется, пусть сначала пронумерует свои кости!
В русской теплушке четверо нар, двое верхних и двое нижних, справа и слева от раздвижных дверей.
– Сорок на четыре по Адаму Ризе дают десять на одни нары! – возвещает Брюнн. – Проклятие – мы что, сельди?
Он прав. Места едва хватит для шестерых, вдесятером можно лишь улечься боком и не шевелиться. Но у нас, верхних, справа и слева есть два небольших окошка, и мы сможем что-то увидеть. Нижним через щели досок наших нар в глаза сыплется мусор и паразиты, кроме того, они возятся до полуночи. Ни о каком сострадании нет и речи, в конце концов все сильные и здоровые лежат на верхних местах, больные и немощные забиваются в темные дыры, в которые никто не хочет идти.
Вечером подходит команда конвойных солдат. В каждый вагон влезает вооруженный солдат, занимает лучшее место, прикладом расталкивает в стороны устроившихся на ночевку. «Чего тут разлеглись, свиньи!»
В нашем вагоне пестрая мешанина. Венгры и венцы, штирийцы и тирольцы, двое грубых баварцев, один саксонец, один берлинец. В углу примостились четверо галичан, маленькие, носатые евреи с завитками волос как штопор, вежливые и услужливые человечки, чья странная речь потешает нас.
Солнце уже заходит, когда по стрелкам громыхает большой локомотив с нефтяным тендером. Пару раз дергает, затем начинается движение вперед.
– А куда мы, собственно, едем? – спрашивает малыш Бланк.
– Откуда я знаю? – ворчит Шнарренберг.
– Не знаешь, куда везут? – спрашиваю я конвойного.
– Заткнись, не видишь, я сплю!
Мы сползаем с нар, отодвигаем одну из дверей, садимся на пол перед проемом в три-четыре ряда. Мимо нас тянется равнина, крестьянские дворы, в окнах домов которых тускло светят лампы. Поля давно убраны, то там то сям встречаются тяжело нагруженные сеном телеги, запряженные маленькими, малосильными лошадками. Крестьяне в пестрых косоворотках шагают подле них, на возах сидят молодые девушки в белых рубахах. Высокое вибрирующее сопрано взмывает в темнеющее вечернее небо, хор замечательно глубоких басов сопровождает его…