– Я доброволец! – твердо произношу я.
Он хмурит брови и склоняется над моей повязкой.
– Отчего все мокрое? – спрашивает коротко.
– Ваши казаки облили меня! – громко говорю я.
– Просто дьяволы наши солдаты, Ники! – возмущенно говорит сестра, кладет ладони на мой лоб, чтобы удержать меня, если я попытаюсь вырываться.
Но меня не нужно удерживать. Мои повязки так промокли, что запекшиеся корки размякли.
– Ступай, солдатик! – говорит сестра милосердия, когда все кончено. – Надень этот лазаретный халат, пока я высушу форму!
– Да, сделай, Сонюшка! – говорит врач, и они обмениваются взглядами.
«Да она точно его возлюбленная!» – возбужденно думаю я.
Ободренная его взглядом, сестра обтирает все мое туловище. Под конец заворачивает меня в красный лазаретный халат, сует в рот сигарету.
– Ну что, жизнь налаживается, верно, солдатик? – спрашивает она по-матерински.
Вечером нас грузят в санитарный поезд. Трехъярусные койки одна над другой, белые простыни, шерстяные верблюжьи одеяла, подушки. Все чистое. Старшая сестра расхаживает взад-вперед, санитар приносит фляжки и складные стульчики. В последний момент из перевязочной прибегает сестра и приносит мне одежду.
– Благодарю вас и прошу передать поклон вашему другу! – бойко говорю я по-русски.
Она тихо вскрикивает.
– Вы говорите по-русски?
– Да, немного…
Она сконфуженно хихикает, быстро убегает прочь.
Поезд начинает двигаться. Я безмолвно гляжу наружу, растягиваюсь на белых простынях и готов любить каждого, с кем я мог бы быть хорош. В ногах у меня лежит моя форма, кое-как отчищенная и высушенная. Неужели не выветрился запах крепкого русского одеколона?
Передо мной лежит Брюннингхаус, стройный человек с гладким лицом парикмахера, лихими закрученными усами и гибкими пальцами. Он с удовлетворением глядит на одеяло, заложив руки за голову.
– Черт побери, – восхищенно говорит он, – в таких условиях я готов подождать наступления мира! Складной стул сюда, руски-камрад…
Дальше через две койки лежит мой вахмистр.
– Ну, фенрих, – говорит он, – теперь терпимо! Как у вас прошла ночная поездка?
– О, – улыбаюсь в ответ, – терпимо.
– Мне повезло меньше, – говорит он. – Парень рядом со мной принялся буянить, хвататься за меня, звать свою «мамочку»! Пришлось дать ему несколько раз по морде, пока он не обнаружил ошибку и не оставил меня в покое.
В Ригу мы въезжаем в ночь. Полчаса нас везут затемненными улицами. Во дворе многооконного дома, обнесенного решеткой, под открытым небом нас снимают. Сотнями лежим на наших носилках, ни один человек не заботится о нас.
– Организация, ну и организация! – ворчит Шнарренберг.