Было такое ощущение, что это памятник не людям, а бездомным собакам, застреленным по случаю того, что они стали бешеными.
Сколько вообще в Норильске погибло людей, мне никто не сказал, но то, что они исчислялись многими десятками тысяч, очевидно. Я хотел еще походить по этой земле неотпетых страдальцев, но было ветрено, сыро (в тот день потекли трехметровые сугробы); к тому же, пора по расписанию обедать и ехать на Медный завод.
Не скажу, что у меня после Голгофы, как называют в городе это место, испортилось настроение, и я отказался идти в ресторан. В нашей стране мы настолько хорошо научились контролировать чувства, что нас не удивить и не запугать никакой трагедией пятидесятилетней давности. Мы победили немцев, но самих себя нам не победить! Если расстраиваться по всякому поводу, будешь ходить голодным. Наша черствость — воля к жизни. Наша невнимательность к мертвым — вера в бессмертие. Несмотря на такие мысли, я с отвращением смотрел в окно машины на город, который забыл своих мертвецов. Я был неправ.
Только в Норильске я понял, что Север чудовищно, сверхъестественно богат. В конечном счете, это наше национальное несчастье. Если из рудников можно извлекать богатую цветными металлами, играющую на солнце руду и здесь же, разъедая глаза и воздух газом, на Медном заводе в огненных ваннах, с голливудскими спецэффектами зеленых и оранжевых фейерверков, плавить миллионы тонн шихты, чтобы изготавливать трехсоткилограммовые слитки меди высшей марки (99,99 % меди), то зачем еще что-то делать, о чем-то думать? Государство больше почти не превращает (и на том спасибо) людей в рабских зеков, но советская сущность города умирает слишком медленно, чтобы поверить в то, что мы переродились. В этом городе грязного черного снега есть хорошие рестораны, магазины, где продаются сказочные рыбы, есть краеведческий музей с американским дизайном, Театр имени Маяковского, библиотеки. Я знаю, что люди, которые обогащаются от производства никеля и меди, хотели бы (несмотря на то, что местные профсоюзы в это не верят) сделать город цветущим: с зимним футбольным полем, спортивными комплексами, прочими радостями жизни. Но энтропия сильнее мечты. В городе нет уже того зоопарка, который был в старые времена. Из пригородных коровников исчезли все коровы — пошли на мясо. Деревьев в городе не сажают. Анютины глазки уже многие годы не появлялись на летних клумбах.
Однако положительное влияние вымерших культурных заключенных на местное общество — не легенда. Я был на спектакле в Театре имени Маяковского — я видел исключительно благодарную публику. Мои норильские читатели тоже были благодарной, серьезной публикой. Они не жалели, что живут в Норильске. Они возмущались тем, что пенсионеров выдавливают из Норильска жить на Большой земле — это казалось им несправедливым. Восемнадцатилетняя официантка Настя рассказала мне, что она хочет от жизни. Это — складная программа нарождающегося среднего класса. В городской гостинице открыли массажный кабинет «Умелые ручки». На домах заранее повесили гуманные весенние надписи: «Осторожно, сосули!»