Несмотря на все злоключения и трагедии русского пьянства, на первое место выходит ничем не объяснимое, чуть ли не всенародное восхищение и ликование при виде триумфа водочного разгула. Это отразилось в отчетах изумленных иностранных путешественников, которые в русском пьянстве, — как писал, к примеру, голландский дипломат Балтазар Коэтт после посещении Москвы в 1676 году, — «увидели лишь безобразие забулдыг, восхваляемое толпившимся народом за их опытность в пьянстве».
Где курица и где яйцо? Нашел ли народ свой напиток или напиток обрел свой народ? В любом случае, магический кристалл безобразия — это честь и достоинство русского человека, его основной секрет. Безобразие — организатор беспредела, преодоление отчаяния. Русское «я» очищается от всякого формализма: днем я в погонах, но в пьяном угаре, падающий со стула, я — чист. Я — всё и ничто. Образ обманчив — безобразие онтологично. Более того, сам образ как образ превращается в образ врага, чреват для русской сути угрозой. Россия соскочила с оси нормального существования. «Пьющие люди» — синоним святости. Гордые и убогие, судящие и судимые, умницы и придурки — в своей полярности они необъятны, безразмерны, непостижимы. Судный день алкоголика мы встречаем в самом любимом народом самиздатовском бестселлере брежневской поры, книге Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» (1969), водочном вызове властям, откровенной апологии пьяной метафизики:
«Все ценные люди России, все нужные ей люди, — утверждается в книге, — все пили, как свиньи».
Водка не терпит одиночества. Водка всегда найдет русского человека. Их сретенье неизбежно и удивительно. Из письма Чехова, написанного на Байкале, по дороге на Сахалин:
«Нет ни мяса, ни рыбы: молока нам не дали… Весь вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли… Зато водка есть! Русский человек — большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т. п., а водка между тем есть даже в самых глухих деревнях в количестве, каком угодно».
Известен анекдот, когда Джон Стейнбек, будучи в Москве, не сразу сообразил, что значат три пальца, которые показывали ему двое добродушных мужчин. В конце концов, он пил с ними «на троих» в подъезде и, говорят, об этом не жалел. «На троих» — национальный вариант Троицы. Водка — исповедальный напиток. Смысл водочного ритуала выходит не только за рамки этикета, но и вообще за границы человеческого общения, предлагает странное для чужеземного взгляда обнажение души, доходящее как до высот самопознания, так и до порнографии, ее проверку «на вшивость», призыв к преображению. Водка ставит под сомнение человеческие условности, позитивные ценности, апеллирует к полной свободе от истории, личной ответственности, здоровья и, наконец, самой жизни. Это состояние свободного полета, моральной невесомости и метафизической бестелесности представляет собой как философский взрыв, направленный против «разумного» Запада, ценностей мещанства, «среднего класса», «жидовства», так и горделивую, самобытную суть русской истины.