Агапов нахмурился.
«Всё шуточки…»
Он открыл бутылку о край стола. Пена залила руку.
«Для тебя это будет Анонимный бог».
Хромов взглянул на друга настороженно.
«Анонимный?»
Сквозь открытые узкие оконца ходил сквозняк, пахло нагретым на солнце деревом, клеем. Рыжий кот, раздвинув бамбуковую штору, прошел на запретную половину дома. Пчела билась о стекло.
«Ты видел сегодняшнюю газету?»
«Я не читаю газет».
Хромов вкратце пересказал так неприятно поразившую его статью.
Агапов выслушал рассеянно.
«И я хочу знать, какой подлец это написал… Кому нужно выставлять меня в дурном свете!»
«В дурном свете, это ты хорошо сказал… — апатичное лицо Агапова внезапно пошло рябью. — В дурном свете…»
«Я был в редакции. Делюкс утверждает, что ему ничего не известно».
«Да, да, Делюкс хитрая бестия…» — согласился Агапов, глуповато улыбаясь (глупая улыбка передается половым путем, подумал Хромов), вдруг порывисто взял со стола листик бумаги и, краснея, сказал:
«Вот еще что, я написал после долгого перерыва стихотворение. Не хочешь купить?»
Хромов полез в карман за деньгами.
«Надеюсь, цена стихов не возрастает пропорционально длительности предшествовавшего им молчания…» — сказал он шутливым тоном.
Но Агапов не был расположен шутить. Он педантично пересчитал купюры, проверив подлинность на просвет, и только тогда передал Хромову листок, исписанный по-детски старательным почерком:
На ложе сна холодный череп
глядит, но слышит песню эту,
а дева с крашеною грудью
и необычными сосками
стоит под деревом и плачет,
роняя слезы на ладонь.
Вдали веселый всадник скачет,
ему лизать неинтересно
на ложе сна холодный череп.
В душе томительно и тесно,
как будто камень стал поэтом,
а рыба руку откусила.
Увы, таинственная сила
не хочет быть ни тьмой, ни светом,
и сон иголкой колет сонь.
Взглянув мельком, Хромов спрятал листок в карман. Он не любил читать стихи в спешке, абы как, в присутствии постороннего, особенно в присутствии автора постороннего вдвойне. Он получал удовольствие от стихов только тогда, когда мог войти в них и оставаться внутри несколько часов кряду, как в пустой комнате, в которой еще не успели поклеить обои и провести проводку. Иначе — к чему эти крестики-нолики, какой прок от этих приседаний и притоптываний?
Он уже собрался уходить, когда Агапов сказал:
«Я бы хотел поговорить с Розой…»
Смешение, смещение. Слова навыворот — озорство.
«Боюсь, невозможно».
«Жаль».
«Это невозможно», — повторил Хромов, но в голосе его не было уверенности. Невозможно? Разве Роза говорила, что не хочет никого видеть? Нет! Они вообще на эту тему не говорили, было бы слишком сложно на эту тему говорить.