Тупой удар вывел его из задумчивости. Мяч, составленный из желтых и зеленых долек, лежал в песчаном кратере возле левой пятки. Чему-то обрадовавшись, он перегнулся, чувствуя, как сухой песок соскальзывает со спины, подхватил мяч и окинул ожившим взглядом городской пляж. Но странно сколько ни вертел головой, уклоняясь от слепящего солнца, он не нашел никого, кто бы претендовал на упущенный мяч, как если бы тот упал с небес. Во все стороны тянулись ряды лежащих неподвижно тел. Надраенные половицы. Дети с головой ушли в строительство песчаных казематов. Стало страшно и неуютно. Что делать с мячом, который некому отдать? Пробираясь по горячему песку к водяной кромке, Хромов надеялся, что, пока он купается, кто-нибудь мяч заберет, но надежды не оправдались. Безобразие: вещь, которая никому не принадлежит.
Фигурки купальщиков мелькали в слепящей полосе прибоя. Неподвижные, распластанные тела, гипсовые, глиняные, кирпичные, медные, на грязном изрытом песке. Крики детей, скачущих в брызгах набегающих волн, зыбкая плоскость, покой общежития, содержание жизни, простые радости скуки, ни врагов, ни друзей, безопасная зона: здесь ничего не происходит, плотный жар, тела взаимодействуют без участия мысли, уродство в плену красоты. На пляже не найти цельных тел, только части тела: лодыжки, локти, груди, ягодицы, животы, пятки, органы размножения… Второсортная гекатомба, которую спустившаяся с небес длань Бога брезгливо прощупывает, как на базаре выложенные фрукты не первой свежести. Городской пляж запрещает воображение, но ведь и литература не на одном воображении держится. Прочная основа из загорающих и купающихся, отсутствие свободы пишущему на пользу. Бездеятельность, скованная словом, плодовита. В масляном месиве теплых макарон блаженствует Макиавелли…
Белокурая женщина, поглядывая искоса, надувала резиновый матрас. Складки под грудью, забранной в жесткий желтый лиф купальника. Хромов улыбнулся. Лицо ее тотчас приняло сердитое выражение, она вставила пробку, но не легла, надела темные очки, поправила сзади тесемки. Подошел загорелый мужчина с отвислым животом, в красных плавках, сел рядом. Наклонившись, она что-то сказала ему. Он обернулся и посмотрел на Хромова с враждебным любопытством.
В море людей было не меньше, чем на берегу. Бурые волны хлестали по лицу. Стараясь удержаться на поверхности, Хромов то и дело вплетался в барахтающиеся в соленых брызгах кренделя. Кто-то хватал его за волосы, кому-то мешала его нога. Рука увязала в откровенно женском тесте. Чья-то голова с клацающими зубами оказалась под мышкой. Литератор говенный, думал он про себя, отбиваясь, отпихивая чей-то зад, оказавшийся сверху, и не зная, как отлепиться от грудастой русалки. Постоянная борьба, которой не хватало умятой водяной массы, утомляла, изнуряла. Он выходил на берег, пошатываясь, с царапинами и ссадинами по всему телу. Сопли стекали в рот, жадно хватающий воздух, волосы лезли в зудящие глаза. Зачем вообще нужно было подвергать свою жизнь риску, этот вопрос возникал только тогда, когда, благополучно добравшись до берега, Хромов обнаруживал, что кто-то, презрев мяч, стянул его наручные часы, но, отлежавшись на солнце, поскучав со своими теориями, опять обреченно направлялся к морю.