Клетчатый пиджак с торчащим из нагрудного кармана уголком желтого платка висел на спинке стула. На широком письменном столе возле плоского черного портфеля, слегка сморщенного по канту, стояла кофейная чашка с золотым ободком. Выцветшая картина в блеклой раме изображала что было мочи плот Медузы. Какая-то толстая книга, перевязанная веревкой, лежала на приземистом сейфе, который, судя по вмятинам и царапинам, уже не раз пытались вскрыть. Взгляд напрасно искал хотя бы на полу листка, исписанного кривым, но вполне витиеватым почерком. Зато в воздухе витало что-то похожее на гигантскую бабочку с радужными крыльями, и это несмотря на низкий — рукой достать потолок, покрытый мелкими трещинками, тянущимися к пыльной люстре. Любая мелочь казалась тут знаменательной, и именно благодаря своей незначительности.
Редактор газеты Делюкс — еще одна незначительная мелочь — стоял у растворенного окна и смотрел вниз на двор.
Маленькая субтильная фигурка, узкое лицо с белыми бровями, белыми усами и взбитой назад просвечивающей на солнце белой шевелюрой.
Штора слегка колыхалась, прикасаясь к щеке и носу. Он отбрасывал ее нервным движением руки. В стекле отражалась зелень акации.
Хромов шумно прихлопнул за собой дверь.
Редактор вздрогнул, повернулся на каблуках. Ему потребовалось совершить над собой немалое усилие, чтобы покинуть пост у окна, все же он, не успев скрыть раздражения, принудил себя сделать несколько шагов навстречу посетителю.
«Что угодно?»
Напрягся, щурясь, припоминая, где уже видел.
Хромов напомнил.
«Да, да… — Делюкс хлопнул в ладоши и закачался на тонких ножках. — Рад вас видеть! Ваши рассказы… Моя жена поклонница, сам я почти ничего не читаю, времени, знаете ли, нет, работа, работа…»
Надел пиджак, поправил выбившийся платочек под цвет изумрудного глаза.
«Так чем я могу быть вам полезен?»
Вспорхнул бровями, рукой взбивая белую шевелюру, продолжая опасливо коситься в сторону раскрытого окна.
Он был весь сквозной, просвечивающий, точно сотканный из мерцающей на солнце паутины.
Перед ним Хромов чувствовал себя тяжелым, грубым, неотделанным.
Он молча протянул помятый газетный лист. Делюкс взял его кончиками пальцев и, брезгливо морщась, осмотрел с обеих сторон так, будто видел впервые и спрашивал себя не о том, что было в нем напечатано, а о том, что могло быть в него завернуто. Недоуменно, жалобно взглянул на Хромова.
«Вон там, внизу…»
«Подождите, надену очки».
Делюкс сел за стол, раскрыл портфель, вынул из замшевого футляра очки в тонкой оправе.
«Видите ли, — скрестил руки субтильный Делюкс, — задача прессы, как мы ее здесь понимаем (он сделал упор на мы), состоит в том, чтобы информировать нашего читателя обо всем, что может иметь для него интерес, невзирая на… он замялся, — невзирая на… — посмотрел на пыльную люстру, ища подходящее слово, — мы считаем, что частная жизнь известных людей имеет общественную ценность, публика вправе знать, что из себя представляет тот, кого она признала властителем своих дум. Еще Пушкин где-то сказал, что люди, у которых ничего нет за душой, имеют право приобщиться, хотя бы в мелочах, к… — он опять замялся, щелкая пальцами, — приобщиться…»