Веспасиан был потрясен столь непомерной и неприкрытой циничностью честолюбца, однако ничем этого не показал, надеясь получить ответ на вопрос, который волновал его много больше, чем разглагольствования трибуна.
— Если заговорщик не ты, то тогда кто же?
— Я все прикидывал, когда ты спросишь об этом. — Вителлий откинулся на спинку стула. — По правде сказать, мне так и не удалось разрешить эту загадку. Хотя, когда Пульхр выбил признания из мятежников, я понял, что мог докопаться до правды. Как можешь это сделать и ты, ибо ответ очевиден.
— Плиний?
Веспасиану вдруг вспомнилось, что молодой трибун первым бросился к Титу, когда тот пытался улизнуть со стянутым у отца документом. И потом, в тот момент, когда вор проник в шатер, именно Плиний отвлек караульных.
— Плиний? — Вителлий рассмеялся. — Нет, командир. Думай… прошу тебя, думай.
— Если не Плиний, то…
— На твоем месте я поискал бы среди людей, что тебе много ближе.
— Что ты этим хочешь сказать? — Веспасиан ощутил укол беспокойства.
— Тебя ведь пытались убедить, что в твоем шатре побывал именно я?
— А ты это отрицаешь?
— Нет, — усмехнулся Вителлий. — Правда, там был мои человек, а не я, но это неважно. Пульхр и впрямь выкрал свиток, но тот оказался пустым. Кто-то подменил его, вот в чем загвоздка.
— Он не мог быть пустым, — возразил Веспасиан. — Да и подменить его никто не сумел бы. Просто в то время этого документа не было среди других. Флавия лишь потом обнаружила его в детской. — Легат осекся, чувствуя, как леденеет в нем кровь.
— Флавия обнаружила? Надо же, как удачно. — Вителлий широко улыбнулся.
— Это невозможно, — пробормотал Веспасиан.
— Так поначалу думал и я. Надо отдать ей должное, она очень ловкая и решительная особа.
— Но… но что могло бы заставить ее на все это пойти?
— Что? — Вителлий задумался. — Я ведь не провидец. И не могу утверждать, что мне с ней все ясно. Правда, она как-то пыталась внушить мне, будто сочувствует республиканцам, но в это верится мало. Скорее всего, ее ставка не государственное устройство, а ты.
— Я? — Веспасиан был искренне потрясен.
— Мой дорогой легат, сам ты, возможно, гордишься своим бескорыстием, преданностью императору, верностью долгу и никакой другой доли не хочешь, однако жене твоей этого мало, а твои похвальные качества делают тебя подходящей фигурой для больших политических игр. Римский плебс любит таких людей. Думаю, ты мог бы произнести над Клавдием похоронную речь не хуже, чем Антоний над Цезарем, а?
— Что? — тихо произнес Веспасиан, пытаясь сдержать закипающий гнев. — Да как ты смеешь? Ручаюсь, Флавия не могла даже помыслить обо всем том, на что ты тут намекаешь!