- С чего это мне чудятся мертвецы? - подумал я и сразу как-то насторожился, припоминая, как упорно эти немного косые глаза следили во время гражданской войны за Ирой...
Когда после закрытия конторы на обеденный перерыв я вышел на улицу, я опять почувствовал на себе тот же тяжелый, как рука мертвеца, взгляд. Обернувшись, я увидел Гамбалова. Неуклюжий, неповоротливый, немножко подавшись вперед, он стоял на своих искривленных верховой ездой ногах и смотрел на меня. Не в глаза, а куда-то в живот - он никогда не смотрел прямо в глаза человеку!
В те несколько мгновений, пока мы молчаливо рассматривали друг друга, в моей голове заколыхались видения бескрайной азиатской степи и бивуаков сумасшедшего полководца - барона Унгерн фон Штернберга, который мнил себя воплощением ламаистского бога войны и вел за собою ожесточеннейших воинов, в чьих душах не было ни страха перед смертью, ни сомнения, а лишь дерзкая отвага все потерявших людей...
И в списках этого полководца, - я сам это видел, ибо тоже служил в тех же войсках, - в рубрике мертвых значились две фамилии: сотника Гамбалова и капитана Ахшарумова.
Вдова последнего теперь была моей женой... И мне хорошо было известно, что Гамбалов только потому подобно тени всегда держался около Ахшарумова, только потому превращал жизнь его в беспробудное пьянство и толкал капитана на самые рискованные предприятия, что пламенно желал его смерти, чтобы жениться на овдовевшей Ире. И даже тот сумасбродный налет на занятый красными ламаистский монастырь, откуда не вернулся никто из нападавших, ибо отряд попал в засаду, - и тот налет был затеян, благодаря влиянию Гамбалова... И теперь я спрашивал себя:
"Если Гамбалов всегда был тенью Ахшарумова, то не здесь ли тот, кто отбрасывал эту тень?"
Бледный фантом моего расстроенного семейного счастья бесшумно вырастал за спиною Гамбалова. Но следовало что-то сказать...
- Гамбалов! - воскликнул я. - Как я рад тебя видеть! Разве тебя не убили вместе с Ахшарумовым?
Вопрос был глупым, но он выражал именно то, что было у меня на душе: страх потерять Иру и эгоистическое сожаление, что капитан, может быть, жив...
- Нет, - медленно ответил Гамбалов и посмотрел на дамские туфельки в витрине.
- А где Ахшарумов? Он тоже жив? - спросил я, содрогаясь от нетерпения.
Гамбалов нарочно медлил с ответом: он понял мое состояние, и ему доставляло радость продлить мое мучительное беспокойство.
- Не знаю, - пожал он плечами. - Во всяком случае, он спасся из засады, и мы расстались живыми.
- Но ты должен мне рассказать!.. Понимаешь, - рассказать, где вы с ним расстались! - кричал я и, схватив за руку, потащил его в ближайший скверик на скамейку.