Трудно было сказать, к чему больше относилось его возмущенное лицо: к самому факту неожиданного обстрела или же - к скверным пулям. По всей вероятности, к пулям больше, так как Шмаков, по его же выражению, получил "нежное воспитание" на Великой войне, где он много раз служил мишенью для отличнейших пуль, отлитых на превосходных заводах Крупна по последнему слову техники.
Внезапный обстрел в голой степи захватил обоих приятелей безоружными.
Это случилось по той простой причине, что их отъезд из отряда Унгерна носил характер спешный, бурный и неорганизованный. Вследствие этого и багаж их имел существенные недостатки... Вернее говоря, - багажа почти не было!
Иначе оно и быть не могло: адъютант "самого" накрыл вечерком Шмакова за делом, почитавшимся смертельным грехом в стане "Сурового вождя", - в обществе женщины без намека на репутацию и - за столом, красноречиво уставленным пустыми бутылками.
- Иди к коменданту и скажи, чтоб тебя посадили на "губу"! - сказал адъютант.
- Слушаюсь! - вытянулся Шмаков, но, все-таки, к коменданту не попал: он отыскал в поселке мирно беседовавшего Жданова и сказал ему только два слова:
- Я уезжаю!
Жданов расспросил, в чем дело, и так как они не разлучались ни в Карпатах, ни в Пинских болотах, ни в Тургайской степи, -то и на этот раз решили не расставаться. Через полчаса, благополучно миновав посты, два друга шли уже степью прямо на юг.
Если бы их спросили: почему именно на юг? - они бы ответили, что вообще желают идти туда, где раньше не бывали.
Но сейчас дело было дрянь: методический обстрел продолжался, и отвечать было нечем.
Солнце палило затылок, хотелось пить, и глубокое возмущение стало овладевать Ждановым,
- Мы уж целый час печемся здесь!.. Нужно что-нибудь предпринимать.
- Не час, а только четверть часа! - хладнокровно ответил Шмаков, щелкнув измятыми серебряными часами со сворою тисненых гончих на крышке. Это был подарок, которым Шмаков весьма дорожил.
- Ты не доверяй своим часам, - ехидно отозвался Жданов, - они остановились еще третьего дня.
- Врешь!
Шмаков, задетый за живое, яростно повернулся к Жданову и между ними произошла краткая перебранка по поводу достоинств хронометра.
Но пока они перебрасывались крепкими словцами, за которыми солдат привык скрывать свои истинные чувства, где-то в вечности для одного из них пробил час: вдали, за холмиком, где чернел монгольский малахай, опять хлопнуло, и Шмаков оборвал брань на полуслове.
Когда Жданов удивленно взглянул на него, то содрогнулся: Шмаков, обхватив шею руками, бился и хрипел, выплевывая кровь. Еле внятный шепот едва достиг Жданова: