Сколько в армии неприятностей лишних, нарядов от старшины и другого начальства десантной школы огреб я из-за этого распроклятого «ап»! Нас ведь противника брать учили тихо, без шума...
Выбил я нож у него, руку малость при этом ему повредил, сел на этого типа верхом и думаю: от тебя, брат, как от комара: пока не прихлопнешь, не избавишься. А он лежит подо мной, белками хмельными ворочает и никак не может в соображение взять, как это я не только остался живой, а еще и верхом на нем оказался.
Ворохнулся, в спину коленкой мне поддает:
— Пус-сти, фрайерюга, штылет балтайский!..
Тесно ему показалось, видите ли.
— Ты дыши, — говорю ему, — тихо, а то ведь я тоже вспыльчивый. Не дай бог психану, долго потом марьяне твоей собирать в чужом огороде кости твои придется.
Думал, уймется он наконец, да не тут-то было. Принялся вдруг меня разными словами обзывать. И где только слова такие поганые берут эти типы! Мало того что ругается, да еще и ловчится в лицо мне плюнуть.
— Ну вот что, — снова предупреждаю. — Если сейчас не закроешь свой рот — по зубам буду бить. Ясно?
Другой бы на месте его давно все усек и лежал по-тихому, а этот... Голова у него оказалась что лобовая броня у танка, непроницаемая для мыслей голова. Только закончил я свою речь, как он снова плюнуть в меня ловчится, на этот раз и увернуться я не успел.
Что ж, по-хорошему не желает — уговорю по-другому. Пусть знает, что слов не бросаю на ветер.
Ударчик у меня — не поцелуй, это ему известно. Но тут я, видно, перестарался. Выплюнул он вместе с зубами кровь и — поди ты! — замолк. Тихо лежит. Будто шелковый.
Воспользовался я передышкой, на терраску взглянул. А там Каля глаза к стеклу приклеила, обстановкой интересуется.
— Куда ж вы, — кричу ей, — пропали? Бегите скорей в милицию! Не до второго же мне пришествия верхом на этом типе сидеть!
Отперла она дверь, чуть приоткрыла, спрашивает:
— Товарищ Четунов, а меня он, этот бандит, не тронет?
— Как же, — говорю, — он сможет вас тронуть, если я на нем верхом сижу?
Успокоилась.
— Ладно, добегаю, так уж и быть, — говорит. — Только вы крепче его держите, когда я мимо пробегать буду!
— Не беспокойтесь, не вырвется.
Пробежала она мимо, будто подшефный мой укусить ее собирался, протопала своими ножищами.
Убежала, а мы на снегу лежим. Вернее, он лежит, а я на нем сижу. Десять, пятнадцать минут сижу, полчаса....
Надоело.
Вижу, ему тоже не сладко, скучный какой-то стал. Хмеля как не бывало, и глаза — словно у вдовы в праздник. Поворочался подо мной, умостился поудобнее, спрашивает:
— Слышь, Кирюха, ты из каких... Порчак? Или из придурков?