Тетя Поля зарылась лицом в недошитый саван. Женщины принялись утешать. Валентина, старшая, принесла в стакане воды, Зинаида побежала за нашатырем.
— То-то в прошлую ночь у соседа собака выла... Уж так выла, так выла — и нам-то всю ночь уснуть не дала.
— Это она к покойнику.
— А еще говорят, когда переносье чешется, матица али передний угол трещит, смола из избы на улицу вытопилась...
— Тоже — если кирпич выпал из печи, стук в доме от неизвестной причины или мухи зимой в избе водятся...
— Плох он был для нее — а теперь вот одна поживи попробуй. Узнает, почем фунт лиха!
— И то. Ведь не зря говорят, лучше семь раз сгореть, чем один овдоветь.
Женщины замолчали. Тетя Поля опять принялась за шитье.
— А слышь-ка, Полин, — обратилась к ней соседка. — Василий-то Андреевич от завода квартиру новую должен был получить, верно ли говорят?
Тетя Поля подтвердила, но сказала, что эту квартиру Кале одной едва ли теперь дадут, а если уж и дадут, то не квартиру, а комнату.
— Это она-то на комнате успокоится? Полноте! — отмахнулась с сомнением Маня.
Я слушал эти бабьи пересуды и томился, чувствуя свою ненужность.
Зинаида принесла нашатырь и осталась помогать женщинам. Я же в самом смутном настроении поплелся к себе, — пора уже было будить, одевать и вести в детский садик Валерку.
Сынуля наш так разоспался после вчерашней бани, что никак не хотел вставать. С грехом пополам я поднял его, умыл, налил молока в чашку. Одел, подвязал воротник пальтушки шарфом и вывел на улицу.
Из калитки выскочила полуодетая Зинаида (заметила нас в окно). Присела перед Валеркой, развязала шарфик на нем, расстегнула пальтушку, чего-то одернула там, подправила, сделала все по-своему, застегнула пальтушку снова, перевязала шарф...
— Отец-то у нас бестолковый, не может сыночку как следует одеть!.. А вот мы сейчас как сынулю... Вот здесь вот поправим... Вот тут вот немножечко... — принялась она приговаривать, ворочая толсто одетого Валерку, словно тряпичную куклу. Потом подняла на меня глаза: — Может, глянешь зайдешь? Там уже все закончено, и обмыли его и одели... Но боже, как же его изувечило!
...Мы с Валеркой уже свернули с шоссейки, когда мимо нас от платформы к поселку пробежала, запыхавшись, пожилая, чем-то сильно взволнованная женщина. Направилась по шоссейке вдоль улицы и повернула вдруг в наш проулок. Лицо ее выражало горе.
Ни в дороге, ни на работе я был не в силах сосредоточиться, отвязаться от назойливого видения. Обстукивал ли молотком станину, проверял ли гаечные крепления, шел ли в курилку — перед глазами все время стояло обезображенное лицо покойного, в ноздрях стрял мутящий, еле перебиваемый запахом цеха приторно-сладкий трупный душок.