Она требует что бы я возвращался… Молчите…У нас мало времени…Обещайте мне что пересмотрите своё отношение к любви… Обещ..
Собеседник исчез с резким хлопком, и я остался один. Передо мной, на коленях, лежал исписанный блокнот, ветер играл краями первого листа.
Смерть умеет шутить, зачем ей понадобились мои встречи с грешниками? Зачем мне писать о них? Кто это будет читать, если я умер? А если я не умер, то, как я оказался на этом утёсе, на красивой резной деревянной скамье с видом на океан? И в конце концов, почему именно я?
Я ещё задам ей… или ему вопросы… я так и не понял он это или она… но сейчас мне надо всё записать подробно….
Мразь этот Миша конечно… и поделом… поделом..
Мне почему-то вспомнилась Оля… моя Оля … прости меня, малыш.
…одинаково трусливы и тот, кто не хочет умирать, когда надо, и тот, кто хочет умереть, когда нет в этом надобности.
Иосиф Флавий
Желание жить.
Ощущение чьего-то присутствия вывело меня из созерцательного состояния, и я, оторвавшись от морского, а может быть и океанского, пейзажа огляделся. Пяточек, на котором находилась моя скамейка, был небольшим, и оглядеть его не составило труда. Я был не один и опять проморгал момент появления гостя. Им оказался полноватый человечек с ранними залысинами и короткими, пухлыми конечностями. Он стоял практически за скамьей, на которой я сидел, но когда я обернулся, тут же отвёл взгляд, делая вид, что вот так стоять, прислонившись спиной к каменной громадине, и есть самое любимое его занятие. Настолько любимое, что окружающее им не замечается.
— Присаживайтесь — позвал я его — меня Артур зовут.
Человечек тут же вышел из ступора и засеменил к лавке.
— Спасибо — сказал он, усаживаясь — Виктор Палыч. — протянул он правую руку.
Как я и ожидал, ладошка у него была рыхлая и неприятно влажная. Есть такие люди, при первом взгляде на которых, уже хочется вымыть руки. Виктор Палыч был как раз из таких…. Во всяком случае, для меня.
— Вы, наверное, хотите мне что-то рассказать, не так ли? — задал я вопрос после несколькоминутного молчания.
— Если быть откровенным — нет…но у меня нет выбора… в любом случае, пока я нахожусь здесь меня ничего собственно не терзает…. Хоть какой-то отдых.
Он тяжело вздохнул и, глядя себе под ноги, продолжил.
— В общем-то, я жертва несправедливости. Мир несовершенен, я думаю, вы с этим согласитесь. Вот из-за чудовищной ошибки мне и приходиться расплачиваться ужасным способом. Знаете, если у вас есть возможность помочь мне пересмотреть мою участь в известных вам кругах, то я…готов всё что в моих силах… — дальше он пробормотал ещё что-то, но уже не разборчивое, и вдруг, без перехода, бухнулся с лавки прямо мне под ноги. Вцепившись в мои джинсы ниже колен, он начал нечленораздельно молить о помощи и взывать к справедливости. Истерика грозила набрать немыслимые обороты. Ощущение того, что я испачкался о какую-то мерзкую слизь, пришедшее с рукопожатием усилилось до противного привкуса во рту. Вырвать из его рук свои ноги получилось, но не сразу. Увещевания не действовали и это стало понятно, потому что этот трясущийся студень слышал только себя и свои мольбы. За то, как ни странно, стоило мне замахнуться на толстяка, как он (затылком что ли увидел) резко сжался в комок и с завидной скоростью убрался с возможной траектории нанесения удара. Подрагивая и всхлипывая, он забился за торец лавки и, закрыв голову руками, ждал своей участи.