— Что ты там колупаешь, Паста? Сорвался с балки небось? — Суровая тишина.
— Ты что, посеял бумажник, что ли? Ладно, признайся, ничего страшного. Нельзя ли тебе помочь…
В конце концов он процеживает сквозь стиснутые губы:
— Очки! Из-за тебя я очки упустил. А без очков я ничего не вижу. Ничегошеньки. Уж и пошевельнуться боюсь.
— Ладно, не плачь, пойдем поищем, наверняка они рядом упали, очки твои! А чего же ты не сказал, что ты тоже там, внизу? Я бы присел подальше.
— Не хотел, чтобы ты меня видел.
— Ах вот оно что, ну, можно сказать, удачно! На-ка, вот они, очки твои, прямо перед тобой. Да и молитвенник тоже там, чуть левее.
Молитвенник свой он и посеял.
Я помог ему выбраться оттуда, а потом мы оба пошли в барак с рукомойниками, чтобы отклеивать дерьмо от тела. До этого мы с ним и так не очень общались, просто здрасьте и до свиданья, а с тех пор — совсем ни слова. Как только он меня видит — краснеет и отводит глаза. А все-таки такое приключение, как это, могло бы породить большую дружбу, могло бы.
* * *
Мойка — это тоже обычный барак, но по всей его длине, посередке, тянется узкое оцинкованное корыто, над которым сверху, на высоте мытья рук, подвешена водопроводная труба с просверленными дырочками. Хочешь помыться — открываешь вентиль в начале трубы, вода струится тонкой струйкой через все дырочки одновременно, барабанят тебе эти струйки по оцинкованной хреновине красивую такую мелодию типа банджо, очень веселенькую. Это единственный источник воды в лагере. Душа нет, это само собой. Ледяная летом, просто лед — зимой: застыла в трубе до весны. Разве что иногда лагерфюрер пошлет с ранья какого-нибудь поляка, приставленного к этому делу, и тот паяльной лампой прогуляется по всей хреновине, а так — умываешься втихаря уже на заводе.
Умываться одновременно могут человек сорок — ведь сорок дырок. Вода холодная, мыло бывает редко (крошечный кусок мыла раз в месяц, содержащий наполовину глину, он тает, но не дает пены, предпочитаем приберечь его на постирушки). Слава богу, француз редко моется.
Постирушка должна кипятиться в ведре. Да, но ведь ведра-то у нас и нет. Поэтому тибрим ведро фойершутца, противопожарного оборудования, которое, в принципе, должно стоять постоянно заполненным водой, вместе с ручным насосом, ящиком с песком и лопаткой при двери в каждом бараке. Добывается с великим трудом: оно всегда на руках. В великом рвении к чистоте кто-нибудь решает затеять стирку. Сперва — дать отмокнуть. Начало хорошее. Запихивает он белье в ведро, заполняет его водой и ставит под свои нары. Маскирует нагромождением всякого хлама, — сейчас поймешь, почему. Завтра он будет стирать и уже заранее этим приободряется, весь из себя довольный. Предвкушает очищение. На другой день думает, а куда, собственно, торопиться? На следующий день — также. А время идет.