Русачки (Каванна) - страница 225

Повозка медленно продвигается по пустынной тенистой дорожке. Надо не утомлять лошадь, ее лелеют, она должна «прослужить» до Брюсселя, а потом до Парижа, а потом до Марселя, именно так парни все это себе представляют, — все их сувенирчики в этой повозке. Шагаем пехом сзади, облегчаем, когда в горку.

Внезапно на повороте появляется лошадь на полевом галопе, на ней — казак. Казак натягивает поводья, лошадь останавливается, вровень с нами. Она вся в пене, ноги ее дрожат. Казак спрыгивает, берет под уздцы нашу лошадь, начинает расстегивать сбрую. Главный военнопленный подскакивает: «Эй, ты! Наша она, эта лошадь! Куплена!» Казак только: «Chto?» Хватает свой странный карабин, приставляет его к животу того парня, клацает затвором.

— Мне эта лошадь нужна! Конфискую. Даю вам свою взамен.

Я перевожу. Парни смирились. Ладно, а что поделать?

Спрашиваю у казака, куда он так несется? На фронт? Он смотрит на меня странным взглядом, а потом гогочет. На фронт? Нет больше фронта! Война закончилась. Ах, я не знал? 8-го мая немцы подписали перемирие. Гитлер убит. Берлин взят.

Ничего себе!.. Какой же сегодня день? 15-е мая. Вот уже полтора месяца, как я колешу по дорогам.

Сообщил это все остальным. Те обалдели. Хотят знать, где проходит американская линия фронта. О, это далеко, далеко на Запад. На Эльбе? Он не понимает «Эльбе». А я не знаю, как это говорится по-русски. На реке? Ну да, на реке, на реке Эльба. Он произносит название города: Lioubka. Должно быть, это Любек. Парни переваривают все это с серьезным видом.

Отстал я от франко-бельгийцев в Варене, куда я как раз и шел. Это небольшой городишко на берегу озера. Конечно, сведения мои были липовыми. Хуже того: настолько зыбко, настолько смутно… Предлог для надежды. При условии, что надежда предшествует предлогу. А надежды, приходилось признаться, осталось у меня мало. Неопределенность выношу я плохо. Когда знаю, что делать, могу выкорчевать весь мир ногтями-когтями. Но мне нужно, чтобы я представлял, что делать, и четко.

Искал я в течение еще двух дней, уже ни во что не веря. Колебался, не вернуться ли мне еще раз в Штеттин, еще разок взглянуть на этот лагерь русских, но потом наперед увидел себя вкушающим разочарование и подумал, что те мудаки, которые ее увезли, посадили ее в военный бардак, — она взаперти, — иди ищи ее теперь в этом конце света! Ну да, впал в отчаяние, в общем, так это называется. Понимай как знаешь. Надо бы было упорствовать. Сперва принять все это спокойно, с правильного конца. Начать хотя бы с того, чтобы позволить себе недельку отдыха, в укромном уголке какой-нибудь фермы, думая только о том, чтобы дрыхнуть и чего бы пожрать. Потом бы все прояснилось… Но, попробуй, скажи такое тому, кого страх сжирает живьем!