Она говорит мне:
— Так лучше. Плохо бы кончилось. На Сорок третьем ты будешь разнорабочим. Без темпов, без сдельщины.
Она изображает человека, толкающего вагонетки, спокойно, с прохладцей. Спрашивает меня:
— Kharacho?
— Nou da, kharacho!
Говорит с убежденностью:
— Майстер Куббе — хороший мастер. Рыжик тоже уходит на Сорок третий. Майстер Куббе вида не подает. Он хороший. Очень хороший[12].
* * *
Вот так я и появился однажды утром на абтайлунг драйундфирциг, в гораздо более крупном и более поганом ангаре, чем зехцундфирциг, который, оказывается, был в авангарде технического прогресса. Прессы здесь еще мощнее, но без нагрева и всей этой электросистемы. Просто копры какие-то, которые поднимаются-опускаются с каким-то стальным ба-бахом, здоровенным, как здоровенный бабах. Ба-бах всаживается в дыру, которая чуть-чуть его шире, потом выходит из этой дыры, он поднимается, и тогда ты быстро пользуешься этим моментом, вводишь в предусмотренное для этого место, прямо над дырой, стальной блин, взятый из вагонетки слева, быстро отводишь руку, быстрей-быстрей, стальной ба-бах уже здесь, он опускается, вдаряет по стальному блину, который ты едва подставил, а тот в сантиметр толщины, блин этот, только не думай, что это его остановит, вонзается он в сталь, как палец в блинное тесто, делает вмятину в середине блина и устремляет его вместе с собой в глубь ямы, дойдя до самого дна, он поднимается, а ты, правой рукой, подбираешь стальной блин, который превратился в стальной конус, — палец перчатки, презерватив, что хочешь, — в общем, в базовый элемент ракеты-снаряда, во внутреннюю стенку того пресловутого сандвича железяка-бакелит-железяка, который должен выиграть войну. Сбрасываешь конус в вагонетку справа, берешь блин из вагонетки слева, давай-давай, у тебя только одна секунда, ровно секунда, то самое время, за которое ба-бах поднимется вверх и опустится. Рука левая, рука правая, бумм… рука левая, рука правая, бумм… рука левая, рука правая, бумм… Десять тысяч раз в день. Одна секунда, чтобы нагнуться и ввести блин, одна секунда, чтобы разогнуться и позволить себе что-нибудь сделать ручонками. Каждый раз, когда ба-бах вонзается в сталь, раздается пушечный выстрел, вся эта хреновина подпрыгивает на месте, я уж не знаю, сколько тонн толкает под зад эту пакость, но много! И таких, как этот, — штук двенадцать. Сколько парней дали себе отхерачить здесь руки! Коше, парень из моего барака, работает здесь, но не в мою смену. Он уже старец, не меньше тридцатника, прозвали его Старым Стержнем. А я пихаю себе вагонетки, вместе с Рыжиком и с Виктором, чокнутым поляком.