* * *
Однажды у меня завелись хлебные карточки. Расскажу теперь, как. Я возвращался с какого-то дальнего задания, очень поздно, в сопровождении Папаши, отвечавшего за меня фрица, тогда уже я был наказан навечно и переведен в состав «Отряда по щебню». Садимся в трамвай. Папаша остался на открытой платформе. А я, без задних ног и с пустым животом, развалился на переднем сиденье, внутри. Никого больше и не было, кроме одной старой дамочки, сидевшей в самой глубине вагона. Она с меня глаз не спускала, покачивая головой. А когда стала выходить, прошла рядом, качнулась, положила свою руку на мою, сказав совсем тихо, совсем быстро: «Nimm! Nimm!» Бери! Глаза ее были полны слез. То, что она положила мне в руку, было хлебными карточками. Четыре красно-черных карточки. Меня пробрало до слез. Не так уж часто они бывают любезны со мной, эти добрые немцы! Но потом я сказал себе, во дает, ну и вид у меня небось, чтобы так раздобрить старых чувствительных дам! Никогда бы не подумал, что я выгляжу таким жалким.
Так что у меня оказались хлебные карточки, одну из них я перепродал, чтобы иметь деньжата, а с деньжатами и другими карточками я купил у булочника пирожных, гордый как турок, и мы отправились кушать эти пирожные к Георгу, Мария и я, с Поло Пикамилем и Шурой-Маленькой. А девчата принесли остатки своим подружкам.
* * *
Мария — дивчина из Харькова, городская. Она не кутается в многослойную обивку из ватина, простеганную, как одеяло, не заворачивает свою голову в платок из белой шерсти, как остальные, которые выглядят, как шарики-карамельки. Она не волочит тяжелых сапог и не заворачивает себе ноги в тряпье с перекрещивающимися тесемками. Она носит синее платьице, темно-синие шерстяные чулки, пальтишко цвета ржавчины, из шотландки, туфельки с хомутиком и пуговичкой, прямо в стиле 1925 года, а на голове — ничего. У нее нет совсем ничего другого, никакой замены, тем не менее, она всегда не просто безупречная, а нарядненькая. Впрочем, и остальные тоже. Платки блистают, лохмотья чисты и заштопаны, сапоги чистые.
Что поражает, быть может, сперва у украинцев, — так это белизна их улыбки. Сверкающие здоровьем зубы, прочные, крепко посаженные. Бывает, правда, что дантист там уже погулял, но тогда это явно видно. У советских дантистов рука тяжелая. Обожают они металл. Улыбка с частоколом из нержавеющей стали сперва шокирует. Иногда все передние зубы принесены в жертву, как, например, у Жени-«Железной пасти». Когда я осторожно намекнул на это Марии, то в ответ услышал, что это еще огромный прогресс по сравнению с тем, что было при царе, когда зубные врачи существовали только для богатых. А сегодня, благодаря Советской власти, у всех в СССР крепкие зубы, настоящие или железные, ибо Советская власть принесла с собой и гигиену и зубную щетку. Когда французы сделают свою Революцию и прогонят дрянных капиталистов, то и у вас всех тоже будут красивые зубы, вместо ваших грустных ртов с желтоватыми улыбками. И правда, среди нас, у тех, кому за тридцать, в зубах полно щербин и почерневших пеньков… Поэтому я затыкаюсь, гвоздь мой и тут оказался забит.