Они шли в обнимку по пустым улицам, распевая во весь голос:
Зажав в руке последний рубль,
Идем туда,
Где нам нальют стакан иллюзий
И бросят льда…
И по сравнению с безголосыми бардами Ольгиного мира Кантор казался себе просто непревзойденным певцом.
Разумеется, вместо того чтобы, как подобает порядочной девушке, попрощаться с ним у подъезда, она пригласила его зайти на чашку кофе. Учитывая, что никакого кофе у нее в доме не было, а особенно то, как она при этом стеснялась, не понять истинной сути приглашения было сложно. И, разумеется, разгулявшийся Кантор, вместо того чтобы отказаться, как подобает благородному кабальеро, и, опять же, попрощаться, с радостью согласился и чуть ли не бегом рванул вверх по лестнице.
Дома она поставила в шкатулку кристалл для него и исчезла из комнаты. Наверное, в ванную или на кухню. А он остался сидеть в своем кресле в состоянии, близком к падению в Лабиринт. Потому что от этой музыки вполне можно было сойти с ума. Наверное, он при этом довольно странно выглядел, потому что Ольга, войдя в комнату, сначала даже испугалась.
– Тебе плохо? – спросила она.
– Что это? – вместо ответа спросил Кантор, кивая на шкатулку.
– Это? «Пинк Флойд». Нравится?
– Сколько же фанги надо было сожрать, чтобы такое написать? – восхитился он, поскольку непонятный «Пинк Флойд» почему-то вызывал у него ассоциации именно с травкой. – Полную горсть, наверное.
– А что такое фанга? – тут же спросила девушка. И надо было ей спрашивать? Не могла так догадаться? И он тоже, не мог на словах объяснить? Непременно надо было достать, показать, еще и объяснить, как ее едят. Как будто они мало выпили… Как будто недостаточно было этой безумной музыки… Как будто он и без того не разрывался от желания…
– А это надо жевать или глотать? – спросила Ольга, катая по ладони шарик фанги и с любопытством его рассматривая. – Или их надо горстями употреблять?
– Да ты что! – спохватился он. – По одному. Тебе и половинки хватит, если хочешь. А от горсти можно навеки расстаться с этим миром.
– Хочу, – решительно сказала она, и они разделили пополам шарик, после чего последние несмелые проблески здравого смысла покинули Кантора, смытые волной сладкого забвения. Исчезли дурацкие сомнения, пропало удивление и недоверие к реальности происходящего, и само происходящее стало казаться естественным и правильным. Последняя более-менее осознанная мысль, посетившая его, вообще ему, кажется, не принадлежала, а была очередным советом внутреннего голоса: «Не торопись! Только не торопись!»
Он посадил ее на колени и запустил руки под свитер, в мягкое гладкое тепло. Она не носила ни корсета, ни рубашки, и под свитером было только тело, тоненькое, изящное, живое. Оно отзывалось на ласку легко и естественно, чуть вздрагивая от каждого прикосновения… О небо, как же это восхитительно – упругое женское тело в объятиях, нежная кожа под кончиками пальцев, эта сладкая дрожь желания… Он наклонил ее ближе к себе и нашел ее губы, одновременно скользя руками все выше, пока не наткнулся на маленькие упругие груди, совсем маленькие пологие холмики, легко умещавшиеся в ладони. Девочка моя, да кто тебе сказал такую глупость? Как это – нет? Где же она плоская? Что бы они понимали в женских прелестях, ценители долбаные…