— Что вы поете? — спросил он.
— Простите? — по ее губам скользнула легкая улыбка.
— Ничего-ничего, — проговорил он. — Наверное, это просто ветер.
Когда они добрались до того места, где проходило йоктхе пве, луна была уже высоко в небе и их тени почти спрятались у них под ногами. Пьеса началась уже довольно давно, над приподнятой бамбуковой платформой длиной почти в тридцать футов плясала пара марионеток. Откуда-то слышалась песня, хотя певца видно не было. Не все зрители выражали свою заинтересованность в происходящем, многие дети, свернувшись на циновках, спали, некоторые взрослые о чем-то беседовали друг с другом. Эдгара и его спутников приветствовал какой-то тучный мужчина, который указал им, как это и было прошлый раз, на два стула. И, так же как и в прошлый раз, капитан потребовал третий.
Мужчина долго разговаривал о чем-то с Кхин Мио. Эдгар устремил свой взор на сцену. На одном краю подмостков декорация изображала город, здесь были изящный дворец, пагода. Здесь танцевали две искусно одетые куклы. На другом конце, почти темном, он смог разглядеть какие-то прутики и веточки, видимо, это был лес. Капитан рядом с ним одобрительно кивал. Наконец Кхин Мио закончила разговор с хозяином, и они сели.
— Вам сегодня очень повезло, мистер Дрейк, — сказала она. — Принцессу играет Маунг Тха Зан. Он, наверное, самый знаменитый исполнитель этой роли во всем Мандалае. Раньше он выступал вместе со знаменитым Маунг Тха Бьяу, самым великим кукольником, — иногда люди из Мергуи говорят, когда происходит что-нибудь чудесное: «Тха Бьяу Хе»... О, Маунг Тха Зан не столь искусен, как был Маунг Тха Бьяу, но он так замечательно поет. Послушайте, скоро они начнут исполнять нго-гьин.
Эдгар не успел спросить, что это значит, потому что в этот момент из-за сцены раздалось жалобное, печальное пение, похожее на плач. Он затаил дыхание. Это был тот самый звук, который он слышал той ночью, когда пароход остановился на реке, и уже успел об этом забыть.
— Нго-гьин — песнь-оплакивание, — сказал стоявший рядом с ним Нэш-Бернэм. — Ее принц скоро покинет ее, и она поет о своей несчастной судьбе. Мне до сих пор не верится, что мужчина может так петь.
Но и женским голос не был. «Сопрано, но не женское, — даже подумал Эдгар, — какое-то нечеловеческое». Он не понимал бирманских слов, но смысл этой песни был ему понятен. «Язык потери универсален», — подумал он. Вместе со звуками человеческого голоса в ночной воздух лилось нечто иное, завиваясь, танцуя вместе с дымом от светильников и тая в небе. Блестки на костюме куклы-принцессы сверкали, как звездочки, и он подумал, что поет, кажется, сама кукла, а не кукловод. Под самой сценой мальчик, держащий свечи, освещающие кукол, медленно направился к другой стороне подмостков, принцесса и ее город постепенно скрылись во мраке, а лес, наоборот, стал ясно виден.