Она прыгнула в машину и поехала на Бруквуд-Мол. Думала: сейчас заскочу, куплю колготки — и домой, но, прокатившись по кварталу раз шестнадцать, потеряла терпение. После двадцать третьего круга она сказала: «А, какого черта!» — и поставила машину на место парковки для инвалидов.
Она не любила нарушать закон, но остальные восемь мест для инвалидов были свободны, и шансы, что за эти пять минут к магазину подъедут больше восьми инвалидов, очень слабы. Но на случай, если за ней наблюдают, она с трудом выкарабкалась из машины и похромала к дверям.
Еще с порога Мэгги углядела Одри за стойкой в отделе бижутерии и понадеялась, что та ее не заметит. Но не тут-то было. Одри закричала через весь магазин:
— Мэгги! Это я! Я теперь тут работаю!
Одри протопала за ней в отдел женского белья и отпихнула кассиршу — мол, я сама обслужу. Ей хотелось поболтать, повспоминать былое, и если бы Мэгги не оставила машину на месте для инвалидов, то непременно задержалась бы и поговорила, но стоило Одри пробить колготки, как Мэгги схватила покупку и буквально выскочила из магазина, крикнув, что опаздывает на встречу, что было бессовестной ложью. Не проехав и ста метров, она осознала, как грубо поступила с бедной Одри, и, остановив машину напротив магазина «Миллион книг» за углом, расплакалась. Она не видела Одри двадцать лет. Она обязана была поговорить с ней.
Одри была близкой подругой ее матери, и последний раз они виделись на маминых похоронах. А сегодня старая женщина со скрученными артритом пальцами стоит за прилавком — какое грустное зрелище. Прежде Одри была высокой и статной, с красивыми рыжими волосами, и владела целым отделом «Лучшее дамское платье» в большом универмаге «Лавмэн» в центре города. Мэгги помнила даже, как они познакомились. На Одри было темно-синее шерстяное платье с большущими квадратными золотыми пуговицами и брошка с сапфиром, Мэгги она показалась шикарной, как кинозвезда. Много лет подряд, когда они с мамой заходили в магазин, Одри, увидев их, кричала всем продавщицам: «Это мои клиенты!» — и обслуживала их как родных.
Когда у мамы разыгрался артрит и она не могла больше шить, Одри звонила, если на распродажу выставлялось что-то симпатичное, по ее мнению, для Мэгги. Будучи и сама из рабочей семьи, Одри понимала, что денег у них в обрез, и на случай праздника, или торжественной церемонии, или выпускного бала у подруги всегда подбирала для Мэгги какую-нибудь уцененную красивую вещицу. Подмигивала Мэгги и говорила: «Мы же не допустим, чтобы наша девочка появлялась на вечеринках в обносках, верно?» А когда Мэгги стала Мисс Алабамой, Одри гордилась так, будто она ее дочь, и всем вокруг сообщала: «Я много лет ее одевала». И вот она работает неполный рабочий день в отделе бижутерии в маленьком магазине на окраине. Мэгги сидела и думала: что она должна была сказать Одри? А что она могла сказать?